Черный доктор

Снежков виновато развел руками, присел рядом, небрежно качнул головой в сторону столовой:

— Да вот… Решил пройтись. Что в вагоне делать! Пить захотел, зашел, несколько копеек оставалось, компоту взял.

— А-а!.. — протянул понимающе Айзик. Сочувственно спросил: — А есть-то все равно хочется?

— Конечно, — ровным голосом произнес Снежков и потупился.

— Ничего, — успокоил Айзик, — сейчас зайдем, покушаем. Деньги-то у нас. Мы еще не потратились. Спиртное пока не отпускают, одиннадцати нет. Что время зря терять.

Айзик, казалось, забыл о моем существовании и обращался только к Снежкову, который, уже поверивший, что его не разоблачили, и поэтому готовый согласиться со всем на свете, покорно кивал головой.

— Да и знаешь, — продолжал задушевно Айзик, — лучше сперва покушать, а то потом на голодный желудок… Развезти может. Помнишь, как с тобой намучились у Светки на дне рожденья? — (Снежков помнил — кивал.) — А пока, устало закончил Айзик, совсем понизив голос, — Снежок, будь другом, дыши в другую сторону. — Миролюбиво пояснил: — Компот тебе, видимо, подсунули какой-то некачественный — котлетой отдает…

— Да нет, Айзик, такое от голода бывает. Голодная отрыжка!.. — я тоже решил внести свою лепту в воспитательный процесс.

В столовой мы взяли на шестьдесят копеек три тарелки борща, полные порции, хоть Снежков и пытался протестовать — мол, ему хватит половинки. И девять кусочков хлеба. Ели не разговаривая. Молчаливой трапезой подводя черту под «всем, что было». Вышли на белый свет простившие и прощенные.

За спиртным пошел Снежков. По логике Айзельмана, некоторых опять могли принять за олимпийцев, а Снежков в этом плане выгодно от нас отличался — не в джинсовых штанах, при белой рубашке. К тому же, о нем никак нельзя было сказать, что он спортивно сложен. Даже не загоревший: кожа его лица в течение последнего, очень для нас всех жаркого месяца, не могла подружиться с солнечными лучами, не бронзовела — а краснела, пузырилась и опадала лохмотьями слой за слоем. Поэтому вид его был слегка облезлый, но мимика отличника и маменькина сынка компенсировала этот его временный недостаток. Так говорил Айзельман.

Две бутылки ярко желтели и радужно отблескивали золотистыми этикетками в руках Снежкова, который выглядел, как человек, совершивший подвиг.

— Что за херню ты купил, Снежок? — зловеще прошипел Айзик, вращая глазами.

— Это «Херес», «Хе-рес», — миролюбиво объяснил Снежков, проводя пальцем по надписи на бутылке, как будто ничего не произошло. Хотя, было заметно, он догадывался, в чем причина Айзикова гнева.

— Хер-Ес, — передразнил Айзик, по своему расставив акценты. — Ты думаешь, я читать не умею? — Он взорвался: — На что ты деньги угрохал, интеллигент! Что, водки не было, бомотухи, наконец?!.. Или опять компоту захотелось?!

— Воскресенье сегодня! — смело закричал Снежков, потому что говорил правду. — Только слабые напитки продают! Этот — самый крепкий! Все равно ведь, думаю, будете в «лигрылы» переводить — вам же по барабану в этом плане: что «Херес», что «Хер-Ес»!..

Он был прав. Для Айзика, и не только для него в нашей студенческой среде, «лигрыл» являлся зачастую решающим параметром. Особенно при дефиците финансов. Дробь: Литр помноженный на Градус, и все это поделенное на количество Лиц, то бишь Рыл. Чем больше величина «лигрыл» на данную денежную сумму, тем ценнее напиток.

— Об чем шумим, народ?

На пороге магазина стоял тщедушный мужичек довольно затрапезного вида. Рубашка навыпуск выполняла двоякую роль: скрывала то, что топорщилось из кармана брюк, а так же то безобразие, которое представлял из себя пояс на впалом животе. Впрочем, последнее трудно было утаить — нижние пуговицы на рубахе отсутствовали. Легко догадаться: чтоб не упали портки, мужику необходимо было затянуть пояс на последние, дополнительно проколотые дырки, смяв верхнюю часть брюк в гармошку.

Айзик стоял, отчаянно загнав руки в узкие карманы джинсов, поникший, казалось, не зная, как жить дальше. Сказал, борясь с раздражением:

— Отец. Дядя. Или дедушка. Не знаю, как вас лучше назвать. Вы местный житель. У нас уже было несколько небольших встреч сегодня. Но все они почему-то заканчивались примерно одинаково — мы покидали друг друга. У меня такое предчувствие, что ничего нового нас в этом смысле не ожидает. Извините.

Мужик продолжал улыбаться щербатым ртом, превращая все маленькое лицо в складки и щелки:

— Просто не могу, когда люди ругаются. По пустякам… Подумаешь! Можа, я чем помочь могу. Вот, — он приподнял край рубахи, обнажив серебристую макушку водочной бутылки, — как раз ищу… — он запнулся, обвел нас взглядом, еле уловимо кивнув на каждого, пересчитывая, — четвертого. — Он еще сильнее заулыбался, обнажив не только редкие желтые зубы, но и десна, довольный своей шутке, которая, по его мнению, ярко продемонстрировала остроумие.

Айзик оживился:

— Дядя, подскажите, где вы это купили?… — и сразу осекся. Махнул рукой: — А, все равно денег больше нет. Послушайте, может, махнем? Две наших красивых и дорогих на одну вашу прозрачную? — предложение прозвучало безнадежно, это все понимали.