Черный дом

«Каким симпатичным она была ребенком», — думает Тэнзи, не подозревая, что не так уж и далеко от трейлерного парка ночной портье отеля в ужасе смотрит на совсем другую фотографию ее симпатичного ребенка, «Полароид», которую ему не забыть до конца его дней. Эту фотографию Тэнзи никогда не увидит, что, возможно, является подтверждением существования Бога на небесах.

Она переворачивает страницу (на обложке ее альбома выбиты золотом слова «Золотые воспоминания») и видит себя и Ирму на пикнике компании «Миссисипи электрике». Ирме — четыре годика, до банкротства «Миссисипи электрике» оставался год, и все у них еще более или менее хорошо. На соседней фотографии Ирма — среди других детей, лицо вымазано шоколадным мороженым.

Глядя на эту фотографию, Тэнзи тянется к стакану кофейного бренди, делает маленький глоток. И внезапно, из ниоткуда (или из того места в нашем подсознании, где хранятся зловещие обрывки мыслей) выплывают слова глупого стихотворения Эдгара По, которое они заучивали в девятом классе note 79. Она не думала о нем долгие годы, и сейчас вроде бы нет повода вспоминать его, но слова первой строфы высвечиваются в памяти.

Глядя на фотографию Ирмы, она монотонно, без пауз, произносит их вслух. Услышь ее миссис Норманди, она бы, без сомнения, застонала, схватившись за свои седые волосы. На нас декламация Тэнзи действует иначе: от слов веет арктическим холодом. Их словно произносит труп.

— Мрачной полночью бессонной беспредельно утомленный в книги древние вникал я и стремясь постичь их суть над старинным странным томом задремал и вдруг сквозь дрему стук нежданный в двери дома мне почудился чуть-чуть…

В этот момент кто-то постучал в дверь «Эйрстрима», в котором жила Тэнзи Френо. Она вскинула голову, с плавающим взглядом, с губами, блестевшими от кофейного бренди.

— Лестер? Это ты?

«Возможно, он», — думает она. Наверняка не телевизионщики, тут у нее сомнений нет. Она не стала с ними говорить, дала от ворот поворот. Она знает, что они успокаивали бы и утешали ее, только чтобы выманить под яркие юпитеры, где она выглядела бы глупо, точно так же, как в «Шоу Джерри Спрингера» выглядят приглашенные туда люди.

Ответа нет.., но стук повторяется. Тук. Тук-тук.

— Это кто-то другой. — Она встает. Встает, как во сне. — Это какой-то гость стучит в мою дверь. Стучит, и все тут.

Тук. Тук-тук.

Не костяшками пальцев. Звук другой. Скорее, стучат ногтем.

Или клювом.

Она пересекает комнату в мареве бренди и наркотиков, босые ноги шагают по когда-то пушистому, а теперь лысому ковру: мать, потерявшая единственного ребенка. Открывает дверь в туманный летний вечер и ничего не видит, потому что смотрит слишком высоко. А потом кто-то шуршит на коврике.

Кто-то, кто-то черный, смотрит на нее снизу вверх яркими, изучающими глазками. Это ворон, ворон из стихотворения Эдгара По пришел к ней в гости.

— Господи, меня глючит, — бормочет Тэнзи, пробегая пальцами по жидким волосам.

— Господи! — повторяет ворон с коврика. Потом добавляет:

— Горг!

Если б Тэнзи спросили, она бы сказала, что не испытывала никакого страха (спасибо наркотикам и бренди), но это не так, потому что она вскрикивает и отступает на шаг.

Ворон быстренько перепрыгивает через порог на вылинявший лиловый ковер, по-прежнему глядя на Тэнзи яркими глазками. На перьях сверкает каплями сконденсировавшийся туман. Он прыгает в глубь комнаты, останавливается, отряхивается. Оглядывается, как бы спрашивая: «Как я выгляжу, дорогая?»

— Уходи, — говорит Тэнзи. — Я не знаю, кто ты, существуешь ли на самом деле, но…

— Горг! — настаивает ворон, потом распрямляет крылья и начинает летать по гостиной трейлера — кусочек ночной тьмы.

Тэнзи вскрикивает, закрывает лицо руками, но Горг к ней не приближается. Садится на стол, рядом с бутылкой.

Тэнзи думает: «Он просто заблудился в тумане. Возможно, он бешеный, или у него орнитоз, который разносят птицы. Надо пойти на кухню и принести швабру. Выгнать до того, как он тут все засрет…»

Но кухня слишком далеко. В ее состоянии — за сотню миль от Френч-Лэндинга, где-нибудь в районе Колорадо-Спрингс. И возможно, ворона нет вовсе. Мысли об этом чертовом стихотворении вызвали галлюцинации, вот и все.., стихотворение и потеря дочери.

Впервые боль пробивается сквозь туман, и Тэнзи передергивает: боль обжигает огнем. Она вспоминает маленькие ручки, которые иногда обнимали ее за шею. Крики в ночи, которые будили ее. Запах детского тельца после ванны.

— Ее звали Ирма! — кричит она галлюцинации, устроившейся около бутылки. — Ирма — не гребаная Линор, что за глупое имя — Линор. Давай поглядим, сможешь ты сказать «Ирма»?

— Ирма! — покорно каркает ворон, изумляя Тэнзи до глубины души. И глаза, поблескивающие глаза словно втягивают ее в себя, как глаза древнего моряка из другого стихотворения, которое ей задали выучить, но она так и не выучила. — Ирма-Ирма-Ирма-Ирма…