Чёрный дождь

Сверху свисали оборванные провода. Я подобрал валявшийся рядом кусок доски и соединил два провода: искрения не было. Это меня не успокоило: идя по платформе, я осторожно раздвигал доской провода. Дойдя до забора, сооруженного из старых шпал, я перелез через него и оказался на улице. Моим глазам открылась ужасающая картина: почти все дома вокруг были разрушены. Внезапно я заметил впереди девушку, наполовину погребенную грудой черепицы. Разбрасывая черепицу, она громко вопила. Вероятно, ей казалось, будто она кричит: «Помогите», но из ее рта вырывался нечленораздельный, нечеловеческий вопль.

— Эй, девушка,— обратился к ней похожий на европейца старик, проходивший мимо,— ты зачем швыряешься черепицей? Подойти невозможно.

Когда он попробовал приблизиться, девушка стала кидать в него обломками черепицы, и он вынужден был обратиться в бегство. По-видимому, ее придавило бревном, поэтому она и не могла выбраться. Странно было видеть, как свободно движется верхняя половина ее тела. Она разбивала черепицу на мелкие куски, чтобы легче было бросать...

ГЛАВА III

Днем, часов около трех, когда Сигэмацу отправился на кухню попить чаю, из сосновой рощи, у холма, послышалось пение цикады — впервые в этом году. Сигэко готовила на кухне лепешки из гречневой муки.

— Послушай, Сигэмацу,— сказала она,— ты хочешь подарить свой дневник школьной библиотеке для вечного хранения, не так ли?

— Да, меня об этом просил сам директор школы. Мой дневник — это исторический документ.

— Чернила с годами выцветают, поэтому тебе нужно переписывать его не чернилами, а тушью.

Совет был дельный, и Сигэмацу решил переписывать дневник тушью. Он взял новую кисть и бумагу. Начало дневника он попросил Сигэко тоже переписать тушью.

...Ох, как в тот день его мучила жажда... Где бы попить, где бы попить?.. Он попробовал открыть кран колонки на обочине дороги, но оттуда потекла струя кипятка, окруженная облачком пара.

Вспоминая об этом, Сигэмацу продолжал переписывать дневник.

*

От главного храма Ёкогава, расположенного к востоку от железнодорожной станции, осталось лишь несколько покосившихся опор. Молельня сметена начисто, сохранился лишь фундамент.

Люди, проходившие вдоль храмовой ограды, были сплошь покрыты не то пылью, не то пеплом. У тех, у кого сохранилась одежда, кровоточили руки и лицо. У раздетых до пояса — грудь, спина и ноги. Мимо, словно привидение, прошла женщина, вытянув руки вперед. Щеки ее страшно распухли и свисали толстыми складками. За ней следовал обнаженный мужчина. Нагнувшись, он прикрывал руками срам, словно собирался войти в общий бассейн в бане. Еще одна женщина пробежала в рубашке, третья женщина, прижимая к себе грудного ребенка, то кричала: «Воды, воды!», то принималась вытирать ребенку засыпанные пеплом глаза. Давка на улицах была такая же, как в часы «пик». Без единой мысли в голове я брел в том же направлении, что и остальные. Внезапно среди воплей и причитаний я услышал свое имя, выкрикнутое резким пронзительным голосом.

— Эй, кто меня зовет? — закричал я.

В тот же миг кто-то протиснулся сквозь толпу окружающих и схватил меня за руку.

— Ах, Сидзума, какое счастье, что я вас встретила.

Это была та самая владелица прядильной фабрики Такахаси, с которой я встретился в электричке. Откуда она появилась, как заметила меня в этой толпе — один бог ведает! Женщина судорожно приникла ко мне, ее била дрожь.

Кое-как выбравшись из толпы, мы остановились между разрушенными домами у шоссе. Владелица фабрики была очень бледна и продолжала дрожать всем телом.

— Какой ужас, Сидзума. Что это? Что они сделали?

— Сбросили бомбу.

— Куда она попала?

— Точно не знаю. Ясно одно — на нас сбросили какую-то необычную бомбу.

— Ах, Сидзума, вы где-то поранили лицо. Кожа у вас странного цвета и облезает.

Я потер обеими руками лицо. К левой ладони прилипло что-то похожее на катышки влажной темно-синей бумаги. Я снова потер лицо — и снова липкие катышки. Странное дело. Когда это я успел ободрать лицо? Наверное, это хлопья пепла или куски грязи скатываются, словно кусочки омертвевшей кожи. Я хотел еще раз потереть щеку, но женщина ухватила меня за руку.

— Что вы делаете? Нельзя. Подождите, пока смажут лекарством. А то ведь и внести инфекцию недолго.

Особой боли я не ощущал. Меня только слегка знобило, и дергалась какая-то мышца на шее. Что это за комочки на левой щеке? Я несколько раз широко открыл и закрыл рот, раздражающее ощущение усилилось. Женщина продолжала держать мою левую руку, и я провел по щеке правой. На ладони снова оказались катышки. Мне стало не по себе. Все окружающее отдалилось, поблекло. Сознания я не потерял, но потрясение было очень сильное — трудно даже описать, насколько. Внезапно мне вспомнилась угроза, содержавшаяся в листовке, которую не то в начале, не то в середине прошлого месяца сбросил вражеский самолет: «Жители Хиросимы, ждите от нас в скором времени подарочка».

Что-то в этом роде. Сам листовки я не читал, но о яви рассказывал старый инженер Тасиро с консервного, завода Удзина. Говорили о листовке и сослуживцы Ясуко.