Черный Дракон

      Ему везет, совсем не видя перед собой дороги, оказаться на заднем дворе, а не на той же улице, откуда они прежде вошли. За время, что они были внутри, снаружи успело совсем стемнеть. Холодный ветер, кое-как залетающий в этот крохотный колодец, морозит взмокшую кожу и приносит спасительную ясность в мысли, снова дает увидеть реальный мир вокруг. Даже в темноте за этот короткий промежуток взгляд успевает найти бочку с дождевой водой, выставленную у ската крыши и, не придумав ничего лучше, Амиан зачерпывает из нее воду, чувствует, как мороз колет пальцы, и умывает лицо, по неосторожности вымачивает грудь и руки. Холод нового порыва пронзает все тело еще острее, чем раньше, но, на удивление, былая дрожь отступает.

      Для верности Амиан повторяет это еще несколько раз и лишь затем сползает вниз на землю, привалившись спиной к стене, обнимает колени и сворачивается клубком, словно желая защитить себя от всего.

      — Тебе плохо?

      Он вздрагивает от неожиданности, словно и вовсе не ощущает холода от мокрых лица и одежды, и стоящий перед ним Клык выставляет вперед пустые руки и примирительном жесте.

      — Знаю, что видеть меня не сильно хочешь, но проверить тебя кому-то нужно было. Кто кроме меня? Что случилось?

      — Я не не хочу тебя видеть, — давит из себя Амиан, — ты мне не сделал ничего, говорил уже…

      Он запинается, проводит влажной ладонью по лицу, трет глаза в надежде, что взгляд прояснится, стирает остатки воды, да так и замирает. Клык, расценивший это как разрешение приблизиться, делает шаг вперед и садится перед ним на корточки, отставив в сторону слабо горящий масляный фонарь. Будь это всего каких-то три года назад — Амиан бы и не сомневался, не медлил и не строил из себя нелепое подобие праведника, а просто взял бы то, что им было нужно друг от друга, чтобы действительно снова ощутить себя живыми и наконец поверить в это.

      Резервация попросту заменила ему гроб, но не отменила положенных ему после смерти мучений. Пережевала его, с хрустом ломая кости и сминая внутренности, а потом выплюнула обратно совсем иным, поломанным и изуродованным, другими глазами смотрящим на мир и иначе его понимающим. Так и оставила его запуганной жертвой, а не простым человеком, каким он был когда-то. Заставила бояться не только того, что было реально, но и собственных мыслей, щедрой рукой одарила его новыми полными боли воспоминаниями. Заставила жить в страхе, жить страхом, когда все, чего ему хотелось — просто жить. Как свободному человеку, которым он был рожден и которым должен был умереть.

      — Иди сюда, — едва слышно шепчет он высохшими губами, но Клыку этого вполне хватает.

      Чужой горячий лоб упирается в его собственный, и лишь тогда Амиан может почувствовать, насколько же сам он холодный, будто настоящий мертвец, которым он себя и ощущает. Долинник дергается, когда ледяные руки касаются его лица, но Амиан успевает прильнуть губами к губам раньше, чем тот мог бы отстраниться прочь. Он помнит былой укус и привкус собственной крови во рту, но сейчас ему плевать, даже если это повторится. Боль — привилегия живых.

      Его дергают вверх, вынуждая подняться, и плотно зажимают между стеной и чужим телом. Клык не опускает рук ниже его плеч, одной придерживает за горло, не давая опустить голову, и целует короткими мазками будто бы на пробу, словно прощупывает границы ему дозволенного. Каждый раз чуть дольше, но не давая Амиану самому углубить поцелуй. В холодном воздухе вокруг их лиц парят облачка пара, пока Амиан все же не выдерживает и не притягивает его к себе сам, зарываясь пальцами в короткие волосы на затылке.

      — Н-не здесь… — тяжело выдыхает Клык ему в губы, когда бедра вжимаются в бедра, сквозь натянувшуюся ткань скользят по ним вверх и снова вниз. — Ты дрожишь весь.

      Ему жарко, до удушья и идущей кругом головы, но Амиан послушно дает затащить себя обратно в дом и прижать к стене — не дотерпев — у самой двери. Одинокий фонарь так и остается стоять на земле, лишь по счастливой случайности не опрокинутый ничьей ногой в суматохе, но и здесь им вполне хватает слабого света, вытекшего в коридор из зала.

      Амиан не чувствует своей дрожи, зато прекрасно чувствует, как от нетерпения подрагивает Клык, но не осмеливается что-либо сделать первым. Пожалуй, самый тактичный мужчина, с которым ему доводилось столкнуться в такой ситуации — долинник, которых в империи считали безкультурными дикарями, потомками изгнанных в дикие леса эльфов и нашедших их там многие годы спустя оборотней.

      Они останавливаются, замирают меньше чем в дюйме друг от друга, будто ни один не решается первым двинуться дальше, не знает что делать и ждет подсказки от другого. Взгляд Клыка мечется от его глаз вниз, а пальцы вытягивают край чужой рубашки из-под штанов. Медленно и осторожно, оставляя шанс остановить все это в любой момент, но этого так и не происходит.