Черный Дракон

Рина прислонилась к притолоке открытой двери, и перед глазами её поплыли дамы в старинных платьях с объёмными фижмами, кавалеры в расшитых камзолах и бантах. На всех кольца, подвески из драгоценных камней, на дамах — огромные висячие серьги, у кавалеров — пряжки с бриллиантами. Бал. Праздник. Веселье.

Один из кавалеров, в светло-голубом камзоле, поспешно расцеловав пальчики дамы, юркнул за гобелен.

— Куда вы, д’Эгле? — удивлённо восклицает дама.

Но кавалер не слышит её. За гобеленом — тайный проход. И кавалер несётся, не замечая, что на прекрасном голубом камзоле оседает паутина и пыль. Видно, и в те времена убирали лишь парадные покои — всё, как всегда, напоказ.

Но вот новая панорама. И Ринка вскрикивает от ужаса. Это не вид со стороны. Это она сама! И её выпихивают с площади два здоровенных полупьяных стражника.

— Пустите! — в ужасе кричит Ринка и вдруг понимает, что кричит по-французски. Ей пятнадцать лет. Нет, конечно, не ей, но той девчонке, в чьём теле она сейчас находится.

— Заткнись, дочь проклятого алхимика! — шипит один из стражников.

Второй, плохо ворочая языком, старается побыстрее прогнать её:

— Лучше убирайся! Или ты мечтаешь поглядеть на казнь своего папаши?!

— Какой это город? — полубезумно спрашивает Ринка. — Какой сейчас год?

— Сдурела со страху? — Стражник даже ослабил хватку. — Париж 1750 года.

Ночь? Вечер? В темноте горят факелы. Ринку волоком тащат по смрадным улицам. Её ноги бьются в кровь о камни и выщербы мощёной мостовой. Ринка брыкается, вырывается, рыдает:

— Пустите! Мне надо! Я должна!

Она вдруг впивается в руку стражника зубами. Тот орёт, а его напарник выпускает Ринку. Укушенный, грязно выругавшись, плюет на мостовую:

— Бросим эту ненормальную! Нам велели вытолкать её с площади — мы сделали. А быть обкусанным ею, как собакой, я не согласен!

И стражники, ругаясь, исчезают в темноте. Ринка возвращается на площадь. Там её отец. Её прекрасный отец, столь продвинувшийся в алхимическом искусстве, что к нему приезжали учёные даже из Германии и Англии, лежит на помосте, готовясь принять мученическую смерть. А всё потому, что проклятый аристократ втянул его в ужасную авантюру. Уговорил сделать копию каких-то магических предметов — кольца и аграфа. Эти старинные вещи обладали сверхмогуществом, потому что имели власть над Временем. Они могли заставить Время то сжиматься, то растягиваться. А их хозяин получал неограниченную власть — ведь он мог запросто отобрать время у врагов, отчего они скончались бы в одночасье, зато своё время он мог бы растянуть до бессмертия. Владелец таких талисманов мог бы одновременно заставить всех людей поклоняться ему и даже поверить, что именно от него зависит и их время, и их жизнь.

Отец не хотел выполнять такую дьяволову работу. Ведь он даже не знал, откуда взялись эти магические предметы. И тогда проклятый аристократ рассказал, что перстень и аграф бережёт Братство Хранителей Времени. Что глупые члены Братства используют их совсем не для власти или исполнения желаний, а просто как индикаторы Времени, показывающие, что время истончается или разрушается. А это случалось, когда на земле начинались разные ужасы — войны, эпидемии, засухи и разрухи. Тогда Хранители, используя волшебные предметы и творя особые заклинания, вводили Время в его положенное русло. Проклятому аристократу было наплевать на войны и болезни, он жаждал своего — хотел сменить династию Бурбонов и вернуться к династии Валуа. Ведь он сам, барон д’Эгле, приходился этим прежним владыкам Франции каким-то дальним потомком. Каким точно, д’Эгле не распространялся. Но зато доходчиво объяснил отцу Рины, мастеру Трисмэ, что если тот не создаст копий перстня и аграфа, то его дочь отдадут на заклание в тайное общество сатанистов.

Отец с Ринкой тогда пришли в ужас. Ведь известно, что сатанисты, проводя свои мерзкие чёрные мессы, насилуют девственниц, а потом их убивают. В общем, отец взялся за работу. Но у него был свой план. Какой — он не сказал. Только потом Ринка узнала, что отец, оказывается, тоже состоял в Братстве Хранителей Времени. И выполняя работу для барона д’Эгле, он хотел вместе с друзьями-братьями выйти на заговорщиков, которые и подбили барона украсть священные предметы. Ведь сам-то д’Эгле не мог додуматься до такого. Он был недалёк умом, жизнь проводил в балах и увеселениях, волочился за актрисами и танцовщицами. И вообще считал сцену — лучшим местом на земле. Но как-то же ему взбрели в голову мысли о Валуа-наследниках?!

Словом, мастер Трисмэ взялся за работу, но всё затягивал её и затягивал. И видно, проклятый д’Эгле почувствовал неладное. А скорее, это почувствовали те, кто руководил действиями не слишком умного барона. На мастера-алхимика поступил донос. Отец не очень испугался. Ведь в XVIII веке, веке Просвещения, алхимия уже давно считалась пустой и ненужной наукой. Ну решат власти, что мастер Трисмэ немного не в себе. Ну и пусть. Но дело получило неожиданный оборот. Церковный суд обвинил мастера в безбожии и даже в сношениях с самим дьяволом.