Черный Ферзь

— Зажигатели, черт их подери, — Планета забарабанил пальцами по ящику. — Знаешь сказку о Кощее Бессмертном? Ну, чья смерть — в сундуке, в утке, в зайце, в яйце, на кончике иглы? Вот это про них. Про ублюдков. Иногда мне кажется, что весь здешний невозможный мир создан лишь с единственной целью — защитить артефакт и его порождения. Я не говорю даже о физике, я имею в виду цивилизацию, не вылезающую из вяло текущей глобальной войны все исторически обозримое время. Воюют долго, жестоко, без какого-либо смысла и цели, даже номинальных, и ухитряются при этом не стереть себя окончательно, как-то управлять разрухой, прогрессировать, особенно в вооружениях. Разве такой мир может существовать? Его придумали, понимаешь? Его кто-то когда-то придумал — до нас и без нас. Вот поэтому у нас ничего здесь тоже не получается! Ни примирения, ни замирения, ни позитивной реморализации.

— Мрачная сказка, — честно признался Сворден Ферц, обхватил себя руками, почувствовав легкий озноб. Ему вдруг показалось, что у стен появились глаза — тысячи глаз, которыми они рассматривают двух нежданных гостей — не как люди, а именно как стены — тяжко и немо. — А зажигатели, значит, и есть пресловутая иголка? А посмотреть-то на них можно?

Планета подтолкнул ящик к Свордену Ферцу:

— Да сколько угодно.

— Здесь?

— Здесь.

— Так значит она… Сотрудник отдела предметов…

— Догадливый.

— Это невозможно! Она здесь ни при чем! Она…

— Остынь, — холодно пробурчал Планета. — Не будь бабой. Надоели уже эти истерики.

Странное, почти неестественно чистое, как бы пропущенное через призму, а не замутненное действительностью чувство потери, пустоты, куда нечего поместить, потому что ничего больше не осталось. Кто-то ледяной рукой сжал сердце, и пронизывающая боль неожиданно показалась облегчением, ведь она лучше, чем непроглядная тьма абсолютного вакуума.

— Я все сделаю сам, — сказал Планета и вытер пот со лба рукой с зажатым пистолетом. — Ты только подстрахуешь. Надеюсь, навык еще не потерял?

Сворден Ферц вцепился ногтями в гладкую крышку ящика и сдвинул ее в сторону. В аккуратных гнездах покоились продолговатые предметы, на вид сделанные из грубого, необработанного металла. Каждый имел собственную маркировку — расплывчатый значок, более похожий на язву ржавчины, начавшей поедать непонятные штуковины.

— Осторожнее! — каркнул Планета, но не обращая на него внимания, Сворден Ферц ухватился за одну из них и потянул из гнезда. Она оказалась невероятно тяжелой и какой-то неустойчивой, словно внутри имелась пустота, где переливалась ртуть. Вслед за штуковиной потянулись розовые волосинки, которыми она крепилась в выемке.

Сворден Ферц хотел поднять выскальзываюший из пальцев зажигатель повыше, но Планета перехватил его запястье:

— Не стоит.

Сворден Ферц посмотрел ему в глаза, и откуда-то пришло совершенно ясное понимание — да, не стоит.

— Для чего они нужны?

Убедившись, что предмет возвращен на место, Планета тяжело затянулся:

— Никто толком не знает. Но каждый из ублюдков помечен соответствующим знаком — один на зажигателе, другой на теле. По баклашке на ублюдка. По ублюдку на баклашку. И еще… Между ними имеется связь. У баклашки и ублюдка идентичные ментососкобы.

— Как такое возможно?!

— Наверное тот, кому первому в голову пришла идея засунуть этот дурацкий предмет в ментососкоб, тронулся умом… Причем дважды. Первый раз — задумав произвести такой эксперимент, а второй — убедившись, что оказался прав, — Планета тяжело закашлял, но Свордену пришла в голову мысль, что таким образом тот пытается скрыть истерический смех. — Представляешь? Решить прослушать сердце у мертвой деревяшки и обнаружить, что оно действительно бьется!

— Что же это? — растерянно спросил Сворден Ферц.

— Наверное, душа, — пожал плечами Планета. — Очень, кстати, удобно, не находишь? Тело отдельно, душа отдельно. А совесть вообще непонятно где…

Воздух содрогнулся, вспучился и как-то неловко, даже нехотя подхватил Свордена Ферца и уложил его на спину. Вроде бы ничего не произошло, ни боли, ни ноющего неудобства, какое обычно возникает при попадании под удар, но сил и желания шевелиться не возникало. Лишь одинокая мысль навязчиво жужжала в опустевшей голове: «Как же меня так…» И еще — обида за пропущенный «поворот вниз» — прием простой, классический, особенно если его проводит настоящий профессионал. А провел его даже не профессионал, а мастер экстра-класса, нанеся удар из такой позиции, из какой его вроде бы невозможно нанести.

Планета устоял. Он успел сделать крохотное движение и увернуться от атаки. Хотя по асматическому дыханию чувствовалось — уход дался ему тяжко, очень тяжко. Руки висели плетьми, массивная голова склонилась, плечи сгорбились. Лишь пальцы крепко удерживали пистолет.

— Я все слышал, — предупредил Навах и вытер кровь с подбородка. — Отныне я сам буду решать — что мне делать и как жить.

— Не будь патетичным, сопляк, — сказал Планета.