Черный Ферзь

— Если бы я оказался творцом всего сущего, — улыбнулся Господь-М, — я бы разделил человечество на две неравные части. Ведь что такое волосатая обезьяна? Опыт. Опыт проживания жизни. Опыт, который отнюдь не гарантирован от ошибок и провалов. Степень волосатости определяется суровостью климата за пределами райских кущей. Так вот, большая часть образов и подобий пребывала бы в божественном всемогуществе и в пределах неведения зла, тогда как меньшая часть, соответствующим образом подготовленная, отправилась бы на возделывание прилегающих к Эдему земель — обители пресловутых волосатых обезьян. «Изгоним лишь некоторых из Эдема!» — вот лозунг Высокой Теории Прививания.

Сворден Ферц потер переносицу:

— Имеете в виду специалистов по спрямлению чужих исторических путей?

— Да, — кивнул Господь-М. — Именно их. Ведь больше никто в мировом свете не спрямляет чужие исторические пути. Не задумывались — почему?

— Задумывался — зачем? — хмуро ответил Сворден Ферц. — Чтобы избавиться от самых, так сказать, беспокойных? Склонных к волосатости и прочим атавизмам, которые не скрыть пластическими операциями Высокой Теории Прививания?

— Ну, не будем столь примитивны и искать злой умысел там, где его нет. Дело ведь не в том, кто попадает в эти самые специалисты, а вообще — в наличие подобной институции. А уж как происходит отбор… Здесь чересчур много критериев, вариантов. Хотя случаются и накладки, никто от них не застрахован. В человеке проклевывался будущий зоопсихолог, а его — раз, и в специалисты по спрямлению чужих исторических путей! Но они все равно нужны нам больше, чем другим. И не чужие исторические пути они там спрямляют — что за странная идея, право! — а нашему собственному не дают выбраться из огромного тупика, в котором мы оказались…

— Почему тупика?

— А разве нет?

Какое-то время Сворден Ферц и Господь-М разглядывали друг друга, будто пытаясь подобной детской забавкой в гляделки переубедить собеседника в чем-то. Первым не выдержал Сворден Ферц, демонстративно зевнув и намекая, что неплохо бы и отбиться.

— Отбой?

Господь-М ничего не ответил. Возможно, он даже не услышал вопроса, продолжая сосредоточенно разглядывать жухлые огоньки пламени, трепетавшие над пеплом. Морщинистое лицо, нелепые волоски на подбородке — то ли щетина, то ли безнадежная попытка отпустить бороду — такие седые, что светятся в медленно сжимающемся кольце предрассветной тьмы, сутулые плечи и вообще — согбенная фигурка, напоминающая не творца всего сущего в оправдание столь странного имени или прозвища, а вот ту самую обезьяну — уставшую, одряхлевшую, чья мудрость в глазах отражала всего лишь хандру одиночества, достоинством которого оказывалась не склонность поразмыслить над теми вещами, что никоим образом не касались жратвы, безопасности, самки, а необъятность этого самого одиночества, которую никак не могли заполнить простейшие физиологические отправления.

Если изгнанную из райского сада обезьяну превратил в человека не труд, то доконала ее определенно скука.

— Они летели слишком правильно, — почти засыпая сказал Сворден Ферц. — Мне показалось, они летели чересчур правильно для птиц…

— Это были не птицы, — сказал Господь-М, повязывая на голову платок.

Жара тяжелым прессом опускалась на лугоморье, придавливая к земле венчики трав, пластая по болотистым берегам ветви кустов, окутывая стрекочущую и летающую живность плотными коконами, внутри которых они почти застывали, словно в кусочках смолы, еле-еле шевеля крыльями и двигая лапками.

Сворден Ферц и сам ощущал себя пойманным в почти непроницаемую оболочку, словно очутился в мембранном скафандре, чей метаболизм вконец разладился химизмом внешней атмосферы, и тот принялся нагнетать внутрь царящую вокруг жару, заодно обедняя кислородную прослойку. Хотелось шире раскрыть рот, поглубже вдохнуть превратившийся в густой расплав воздух, не слишком задумываясь — во что превратит горло и легкие эта раскаленная масса. А еще хотелось встряхнуться как собаке или, если не хватит звериной ловкости, обтереть себя ладонями, только бы избавиться от липкого пота, впитавшего пыльцу и превратившись от этого в нечто вязкое, желеобразное, одуряюще пахнущее.

— Ага, — обессиленно сказал Сворден Ферц. — Не птицы. На них сидели маленькие человечки и управляли полетом, дергая за перья.

— С вами все в порядке? — озаботился Господь-М. — Голова не кружится?

— Видит горы и леса и не видит них… — нечто ледяное плеснуло в лицо, проясняя мозги до льдистой свежести, точно их и впрямь извлекли из затхлости черепной коробки и вывесили проветривать высоко в горах, на морозе в перекрестье всех ветров.

— Еще?

— Нет-нет, — Сворден Ферц отдышался. — Мне уже лучше… Благодарю.

Господь-М пожал плечами и завинтил фляжку.

— Вы обратили внимание на шрамы на филейных частях той медоносной зверюги?

— Да… — зимняя стужа в голове промораживала в том числе и мысли, отчего те становились плотными, ломкими, звенящими, как вывешенное на мороз влажное белье. — Я думал… какие-то хищники…