Черный флаг (ЛП)

Они любили выпить рома, они были невероятно грубы в выражениях, особенно когда речь шла о женщинах, и им ужасно нравилось рвать глотки в спорах. Но ничто не объединяло их так, как это делал устав капитана.

Он был шотландцем. Капитан Александр Долзелл. Много важничал и редко улыбался. Ему нравилось соблюдать устав корабля, но куда больше удовольствия он получал, напоминая нам о нем. Он, стоя на ахтердеке и положив руки на поручни, любил предупреждать нас, пока мы толпились, собранные на шканцах, основной палубе и баке, что любой, кто уснет при исполнении долга будет облит смолой и посыпан перьями. И что любой мужчина, которого застали с другим мужчиной будет наказан кастрацией. И что было запрещено мочиться в балласт. (Конечно, как я уже тебе сказал, это правило я позаимствовал для своей команды.)

Но я все же был новичком, свежей кровью. На этом этапе моей карьеры о нарушении правил я не мог и помыслить.

Скоро я свыкся с темпом жизни на море. Я научился сохранять равновесие на корабле, запомнил, какой частью корабля пользоваться в зависимости от ветра, и наловчился есть с локтями на столе, которыми я удерживал тарелку, чтобы она не ускользала. Меня назначали на наблюдательный пункт или в дозор, и так и проходили мои дни. Я научился измерять глубину вод на поверхности и постиг азы навигации. Моими наставниками были члены экипажа, которые — когда не бахвалились сказками о том, как они сражались с испанцами — жутко любили делиться крупицами мудрости мореходства: "Красный закат — к хорошей погоде. Красный восход — быть погодной невзгоде".

Погода. Ветра. Мы были их рабами. Когда погода была плохой, обычно веселая атмосфера на корабле сменялась мрачной озабоченностью. Штормовые ветра превращали обыкновенное дело — держать корабль на плаву — в вопрос жизни и смерти. В такие дни ели мы урывками, в перерывах между поддержанием курса, латанием корпуса и откачкой воды. И всё это делалось с тихим сосредоточенным отчаянием людей, занятых спасением собственной жизни.

Такие дни были физически утомительными, опустошающими. Мне не давали спать, отправляли карабкаться по вантам или приставляли к помпам под палубой, где я и урывал короткие мгновенья сна, свернувшись клубочком у корпуса корабля.

Затем погода налаживалась, и жизнь продолжалась. Я смотрел, как проводили свои дни более опытные матросы — как они пьянствовали, играли и путались с женщинами, и понимал, насколько относительно скромными были мои собственные похождения в Бристоле. Я вспоминал тех парней, которых я встречал в тавернах Уэст-Кантри, считавшими себя матёрыми пьяницами и дебоширами. Если б они видели моих товарищей в деле! Драки возникали на пустом месте. В одно мгновение. Обнажались ножи. Проливалась кровь. За первый месяц на море я услышал больше хруста костей чем за предыдущие семнадцать лет моей жизни. А не забывай, ведь я рос в Свонси и Бристоле.

Но какими бы ярыми ни были эти драки, они гасли так же внезапно, как и разгорались. Мужчины, которые мгновение назад держали ножи у горла друг другу, мирились, похлопав по спине. Хлопки эти казались столь же жесткими, что и удары в драке пару секунд назад, но желаемого эффекта достигали. Согласно правилам, все конфликты следовало завершать на берегу дуэлью, саблями или на пистолетах. Конечно, этого никто не хотел. Ссора — это одно дело, умереть — совсем другое. Поэтому драки заканчивались так же быстро, как начинались. Гнев вспыхивал и угасал.

Поэтому мало кто на корабле враждовал по-настоящему. Просто мне не повезло, что нашелся тот, кто точил зуб на меня.

Впервые я это понял на второй или третий день на борту. Я ощутил пристальный взгляд мне в спину, повернулся и ответил улыбкой. Дружелюбной улыбкой. По крайней мере, я считал её таковой. Но иногда дружелюбная улыбка может показаться дерзкой усмешкой, и это только разозлило того парня. В ответ мне был послан яростный взгляд.

На следующий день, когда я шёл по шканцам, меня ударили локтем, причем так сильно, что я упал на колени, и когда я взглянул вверх, ожидая увидеть улыбающееся лицо — "попался!" — то увидел лишь усмешку на лице того самого парня, когда он повернулся через плечо, шагая в свою сторону. Огромный был амбал. У такого не хочется стоять на пути. Но похоже было, именно там я и оказался.

Позже я рассказал об этом Пятнице, чёрному матросу с палубы, у которого гамак был рядом с моим. Когда я описал ему ударившего меня мужика, он сразу понял о ком речь.

— Это Блэйни.

Блэйни. Вот и всё, что я знал об этом мужике. К несчастью, — имеется в виду, к несчастью для меня, — Блэйни меня ненавидел. Он терпеть меня не мог.

Наверное, была причина. Учитывая, что мы ни разу не говорили, вряд ли это была основательная причина, но важным было то, что причина эта существовала — у Блэйни в голове, и, в конечном счете, только это и имело значение. Это, и то, что Блэйни был огромен и, по словам Пятницы, умело владел саблей.