Черный Гетман

Из дому выскочила встревоженная Ольга. В ее голубых бездонных глазах, плескался тревожный вопрос. Ольгерд мотнул головой, отгоняя сторонние мысли, рявкнул на нее нарочно-сердито:

— Сиди в доме! Если насядут — кликай девок с собой и немедля прячься в схрон!

Девушка понятливо кивнула и скрылась за дверью.

Ольгерд расставил стрелков, сам поднялся на вежу, сдвинул наблюдателя и до рези в глазах вгляделся в белизну заледеневшей реки, очерченную кромкой заречного леса. Высмотрел, что хотел, улыбнулся, махнул вниз рукой.

— Открывай ворота, отбой тревоги. Это пан Кочур домой возвращается!

Три недели назад, дождавшись, когда станут реки, лоевский сотник на свой страх и риск отъехал в далекий Чигирин, где держал свою ставку Богдан Хмельницкий. Тарас Кочур в свое время храбро сражался под рукой мятежного гетмана начиная со дня, когда тот, прибыв в Запорожье, вздыбил казачество кровью возвращать отобранные королем привилеи. Сотник прошел всю войну без царапины, но был тяжко ранен под Берестечком, после чего за храбрость и пролитую кровь пожалован землями в только что отъятом от Литвы Полесье. Приехав в Лоев, Тарас первым делом поставил крепкий хутор и кликнул к себе охочих до земли запорожцев. Охочих оказалось в достатке, он набрал себе курень, потом другой. Усадив казаков на земле, скликал поместную раду и, как самый поважный казак, был выкликан поначалу в куренные атаманы, а вскоре избран лоевским сотником. В этом звании вместе со всей казачьей старшиной и присягал в Переяславе московскому царю.

Все бы ладно, но была в его нынешнем положении досадная неопределенность, вызванная в первую очередь неразберихой в устройстве земель Войска Запорожского. Старый сечевик, лично знакомый с Богданом Хмельницким, хоть и считался сотником Черниговского полка, однако в реестр казачьего войска внесен еще не был, и потому опасался, что сидя в лоевской глуши прозевает важные для себя дела и потеряет пост, которым он по праву гордился. Поэтому, не спросясь у недавно поставленного полковника, то бишь через голову своего прямого начальства, поехал "пошептаться" с давним другом, генеральным писарем Иваном Выговским. Чем закончилась тайная поездка, которой Тарас придавал очень большое значение, предстояло узнать в самое ближайшее время.

Под разнобойный собачий гвалт сани, сопровождаемые десятком гайдуков, въехали на просторный двор и остановились в десяти шагах от крыльца. Гайдуки спешились и повели лошадей в конюшню, а Тарас, как обычно, хмурый, откинул медвежью полость, встал, размялся, пожал руку подошедшему Ольгерду, засопел и молча протопал в дом. Кинул с уже с порога:

— Отдохну с дороги, уж не обессудь. А на обед заходи, будет у нас разговор… — Не успел он захлопнуть за собой дверь, как из сеней донеслись радостные ольгины крики.

* * *

Ольгерд пошел в пристройку — переодеться к столу. Скинул пропахшую потом рубаху, развернул свежую льняную вышиванку. Не успел надеть, как в комнату, отолкнув дверь животом, пыхтя и отдуваясь вошел Сарабун. В двух руках он держал большой горшок, над которым курился пар.

— Что, пан десятник, опять про лечение позабыл? — сказал лекарь, бухнув на стол посудину. — Эдак дело у нас не пойдет. Раз уж позволил, чтобы я тебя целил, так изволь все предписанное в точности исполнять!

— Надоел ты мне, хуже горькой редьки, — буркнул Ольгерд в ответ. — Слыхал же, что сотник прибыл, к обеду меня зовет. Недосуг, друже…

— Еще и какой досуг! — упрямо произнес лекарь. — Времени много не заберу. Пиявки по зимнему времени все закончились, так что остаются у нас для пользы телесной одни только притирания. Ложись на лавку, да разденься сперва. Ногу тебе разотру, плечо разомну с мороза. Али хочешь криворуким хромцом на старости лет остаться?

— Ты похуже Серка будешь, у которого я в казачках начинал, — Ольгерд, ворча больше для виду, стал стягивать только что надетую вышиванку. На самом деле на Сарабуна он не сердился. Понимал, что лекарь о пользе его печется. — Тот, как и ты, отговорок не терпел. Чуть что не так — за плетку хватался.

— Ну что ты, пан Ольгерд, какая плетка, — округлил глаза Сарабун, умащивая пахучей притиркой свежую выстиранную холстину. — Я и вилку-то в руках держать не обучен. А уж плеть или оружье какое…

— Ври больше, ты в бурсе школярствовал. Неужто не наловчился хоть палкой махать? Все бурсаки — драчуны отчаянные…

— Не был я в школярах, я в коллегию киевскую поступал, — обиженно засопел лекарь. — Не приняли по бедности и худородию, пришлось у коновала куреневского в подручных ходить, там и премудрости врачевания постигал. Так что бурсацкому ратному делу уж прости, десятник, не обучен. Зато книг лекарских прочитал поболе, чем многие коллежские братчики трактирных счетов изучили…