Черный Город

Я киваю. В Высотке — трущобах, не подходящем месте для дочери Эмиссара, но я не хочу идти домой. Пока не хочу.

— Ты, в самом деле, представишь меня своей маме? — спрашивает она.

— Обещаю.

— Хорошо, — говорит она.

— Мы не можем позволить Себастьяну заметить нас, хорошо? — я убираю волосы под красный школьный берет, чтобы спрятать свои характерные кудри.

Мы делаем всё возможное, чтобы слиться с остальными учениками, когда спускаемся по лестнице. Склонив головы, мы спешим мимо Себастьяна. Он всматривается в толпу, но не видит нас. Он наверняка взбесится, когда поймет что произошло, но я подумаю об этом позже.

* * *

Поход пешком до Высотки занимает у нас около тридцати минут, и я начинаю жалеть, что обула изящные модные туфельки, которые мне подобрала мама. Когда я останавливаюсь уже в сотый раз, чтобы дать отдых ногам, Дей громко пыхтит и начинает выходить из себя.

— Натали, эти книги не становятся меньше, — говорит она мне, кивая на тяжелую стопку учебников в своих руках.

— Извини, — бормочу я, взяв несколько себе, испытав стыд, что не предложила помощь ей намного раньше. Как правило, за меня подобные вещи делают слуги.

Однако ж, постоянные остановки были просто счастьем каким-то. Потому что благодаря этому, мы были довольно далеко от впереди шагающего Эша, чтобы он мог нас заметить. Я не смогла не заметить, что все вокруг ходят либо группой, либо в паре, но никто не ходит поодиночке.

Высотка еще более ветхая и обнищалая, чем я могла себе представить. Строения скрипят и стонут под собственным весом, по мощеным улицам сбегает черная вода, и снуют туда-сюда угольно-черные крысы. Единственным островком красоты в этом месте является шаткая старая церковь, увитая ярко-зеленым плющем, единственное, что добавляет цвет этому мрачному месту. Когда мы оказываемся рядом с ней, то замечаю слова: ПРЕДАТЕЛЬ РАСЫ, которые как попало, написаны на двери, и вскоре я понимаю почему, когда Эш идет к церкви и заходит внутрь. Дей замечает, что я смотрю на церковь.

— Его отец Служитель Старой Веры.

Не могу скрыть своего удивления, узнав, что Эш сын священника.

Мы идем немного дальше вниз по улице, и некоторые прохожие бросают на меня озадаченные взгляды, когда узнают. Но потом они качают головами, думая, что они, должно быть, повредились рассудком — с чего бы дочери Эмиссара соваться в их глухомань?

Дом Дей — маленькое одноэтажное шлакоблочное здание с гофрированной железной крышей. Она отпирает дверь и приглашает меня войти.

Её дом оказывается несколько не таким, каким я ожидала его увидеть. Конечно же, он слишком маленький (нет, я точно не смогла бы все время жить в доме таких крошечных размеров), но он теплый и уютный, со светлыми обоями, расписанными вручную, и лоскутными занавесками, которые, очевидно, очень дешевые, но, тем не менее, довольно миленькие. Я ожидала, что будет грязнее и скучнее, но на самом деле оказалось, что здесь есть какой-никакой цвет, и дом очень чистый, почти такой же, как наш.

Мы находимся в небольшой комнате, которая, похоже, используется в качестве кухни и столовой. Деревянная мебель проста, но функциональна, а посреди комнаты находится стол с вазой с дикими цветами, которые источают аромат трав.

В кухню из соседней комнаты входит полная женщина со смуглой кожей и круглым красивым лицом, ее руки, нагружены одеждой. Когда она видит меня, то замирает как вкопанная. Её темные глаза смотрят то на меня, то на Дей.

У неё отвисает челюсть.

- О, Боже…

— Это Натали Бьюкенан, дочь Эмиссара. Нат, это моя мама, Самрина, — тараторит Дей.

— Рада нашему знакомству, — говорю я.

— Мама, Натали может с нами поужинать? — спрашивает Дей.

Самрина слегка кивает, все еще находясь под впечатлением.

Дей приглашает меня пройти по очень короткому и узкому коридору в её комнату. Проход забит старыми довоенными книгами. Запретными книгами. Я изучаю их великолепные обложки, любуясь иллюстрациями, цветами, наслаждаюсь их живостью. В наши дни все книги выглядят однообразно. Стражи решили, что у книг должны быть только красные и черные обложки. В глазах Дей появляется страх.

— Всё в порядке. У меня и самой имеется кое-какая контрабанда, — говорю я, и она расслабляется. Это не худшее из преступлений, если тебя поймают на хранении запрещенных книг; разумеется, это не квалифицируется как «тяжкое преступление». Все, что за это может светить, так это публичное бичевании, но оно, тем не менее, отпугивает большинство людей.

— Это папины, — объясняет Дей. — Они уже здесь столько времени, что я даже не замечаю их; они просто часть обстановки. У меня совершенно вылетело из головы, что они здесь.

— Так значит твой папа книголюб? — спрашиваю я, когда мы входим в её тесную спаленку, роняя учебники к ней на стол.

— Он учитель, — говорит она.