Черный ящик

Хэррод к этой распространенной породе не принадлежал. В их первом разговоре он признался, что его до сих мучают вина и стыд, потому что он не смог раскрыть убийство Йесперсен, как и многие другие преступления, совершенные во время беспорядков. Их подразделению пришлось одновременно заниматься огромным количеством дел, в большинстве из которых практически полностью отсутствовали улики. Как и в случае с убийством Йесперсен, сыщики ОПРБ получали в основном дела, где первоначальный осмотр мест преступления был проведен поверхностно либо не делался вообще. А почти полное отсутствие данных судебно-медицинской экспертизы сводило шансы раскрыть эти дела практически к нулю.

– В большинстве случаев мы просто не знали, с чего начать, – рассказывал Босху Хэррод. – Мы словно блуждали в полной темноте. Потому нам и пришлось установить те информационные щиты и объявить о вознаграждении. Это стало хоть каким-то источником сведений. Но ничего важного все равно получить не удавалось, и кончилось тем, что мы так и не добились ни одного крупного успеха. Я, например, не помню ни единого дела, которое бы мы действительно раскрыли. Это так удручало! Думаю, не в последнюю очередь поэтому я и решил уйти со службы после всего двадцати лет. Мне просто стало трудно дышать в Лос-Анджелесе.

Босх невольно подумал, что в лице Хэррода управление потеряло отличного работника, а город – просто хорошего человека. Он надеялся, что если теперь сумеет раскрыть убийство Йесперсен, Хэррода отчасти утешит оказанная им помощь.

– Помню, я действительно разговаривал с кем-то в Копенгагене, – сказал Хэррод. – Но это не был ее непосредственный начальник, поскольку тот почти не говорил по-английски. Я общался с человеком, руководившим газетой, который мог дать мне только самую общую информацию. Еще припоминаю, что мы нашли одного патрульного в Девоншире, владевшего их языком. Он говорил по-датски, и мы прибегали к его помощи, когда несколько раз звонили туда.

Вот это оказалось для Босха новостью. В материалах дела не упоминалось, что сыщики беседовали с кем-либо помимо главного редактора газеты Арне Хаагана.

– А с кем вы тогда разговаривали, помните?

– Мне кажется, это были какие-то сотрудники газеты и, возможно, члены семьи.

– Ее брат?

– Может быть. Сейчас трудно сказать точно, Гарри. Это ведь было двадцать лет назад, а для меня лично так и вовсе словно в другой жизни.

– Понимаю. А не припомните, кого именно из девонширского отделения привлекали тогда к работе?

– А разве этого нет в деле?

– Нет. Там ни словом не упоминается о телефонных разговорах, которые велись по-датски. Вы сказали, это был обычный патрульный полицейский, я правильно понял?

– Да. Паренек, который родился в Дании, но вырос уже в Америке, хотя языком владел прекрасно. Вот фамилии, увы, не помню. Его разыскал для нас отдел кадров. Но знаете, что я вам скажу, Гарри. Если об этом ничего нет в материалах дела, значит, звонки ничего нам не дали. Иначе я непременно оставил бы запись.

Хотя Босх понимал, что Хэррод прав, его всегда возмущало, если каждый шаг следователей не находил отражения в хронологии дела – особенно дела об убийстве.

– O’кей, Гэри. Не буду больше вам докучать. Я выяснил все, что хотел.

– Вы уверены, что у вас не осталось ко мне вопросов? Ведь с тех пор как вы мне впервые позвонили, это дело не шло у меня из головы. Это и еще одно. Оба из числа тех, что неотвязно преследуют тебя до конца жизни.

– А что за второе дело? Быть может, я в нем покопаюсь, если его еще не успели поручить другому детективу?

Хэррод снова на некоторое время замолчал, мысленно переключаясь с одного дела на другое.

– Не помню его фамилии, – наконец сказал он, – но тот парень погиб в Пакойме^[12]. Сам он был из Юты, а там жил временно в каком-то заштатном мотеле. Вместе с бригадой строителей он переезжал с места на место по всему Западу. Они подряжались на отделку новых торговых центров. И парнишка был специалистом по кафельной плитке, вот это почему-то осталось в памяти.

– И что с ним стряслось?

– Мы так этого и не установили. Его нашли на улице с простреленной головой всего в квартале от мотеля. Мне запал в память телевизор у него в номере. Он, должно быть, много смотрел его. Понимаете, видел, как город буквально разваливается на глазах. И по непонятным причинам вышел наружу, словно для того, чтобы удостовериться в увиденном. И именно это всегда оставалось для меня непостижимым в том деле.

– Что он вышел на улицу?

– Да, оставил мотель. Зачем? Город горел. Кругом царили полнейшая анархия и беззаконие, а он покинул безопасное место, чтобы увидеть это. Насколько нам удалось выяснить, кто-то просто проезжал мимо и всадил ему пулю в лоб прямо на ходу. Ни свидетелей, ни мотива, ни улик. Я понял, что случай безнадежный, в тот же день, когда мне поручили взяться за него. Помню, как говорил по телефону с его родителями в Солт-Лейк-Сити. Они тоже не могли понять, как такое могло произойти с их любимым мальчиком. Лос-Анджелес им представлялся какой-то другой планетой, на которую улетел сын, а случившееся – совершенно невероятным.