В одиннадцать я должна отправиться в кафе "Савийон" на тайное рандеву с Закхеймом, чтобы передать ему это письмо. Согласно твоим указаниям. Впрочем, Мишель об этом знает. А Закхейм? Преисполнен самодовольства. Он приходит на эти встречи – такой подвижный, стильный, язвительный. Одет в спортивный пиджак, на шее – богемный шелковый платок, его бритый татарский череп сверкает и пахнет духами, ногти хорошо ухожены, и только из носа да из ушей торчат черные пучки волос. Каждый раз ему удается сломить мое сопротивление и навязать мне кофе с пирожным. И тут начинается – опереточные комплименты, двусмысленные остроты, а порой и случайные прикосновения, за которые он торопливо просит прощения, а глаза у него – масляные. В последний раз он продвинулся до стадии цветов. Не целый букет, разумеется, а единственная гвоздика. Я вынуждена была улыбнуться и понюхать цветок, который вместо своего собственного аромата пах духами Закхейма. Как будто его в этих духах вымочили.
Ты спрашиваешь, что я нашла в Мишеле. Признаюсь: я снова обманула. Беру обратно рассказанную тебе историю о Мишеле – виртуозном любовнике. Пока что ты можешь успокоиться. Мишель вполне хорош в постели и стремится стать еще лучше. Я даже нашла какую-то французскую брошюру с наставлениями, которую он прятал от меня в своем ящике с инструментами. Сожалею, если таким образом я лишила тебя одного из твоих самоистязаний. Ты тотчас получишь от меня другие, и даже более острые. Мы с Мишелем встретились примерно через год после развода. Он обычно приходил каждый вечер в книжный магазин, где я работала, и ждал до его закрытия. Затем он приглашал меня в дешевые ресторанчики, в кино, на вечера, где обсуждались общественные проблемы. После фильма мы, бывало, исхаживали многие километры по ночным пустынным улицам южной окраины Иерусалима – он не осмеливался предложить мне подняться в его комнату. Быть может, стыдился своего жилья, каморки для сушки белья на крыше дома одного из его родственников. Смущаясь, излагал он мне свои взгляды и планы на будущее. Можешь ли ты представить себе эту стыдливую, полную уважения страсть? Ему не хватало смелости даже на то, чтобы взять меня за руку.
Я терпеливо ждала почти три месяца, пока к надоели мне взгляды голодного, но воспитанного пса, которые он бросал на меня. Однажды в одно из переулков я охватила его голову руками поцеловала. Так начали мы иногда целоваться. А у него все еще были опасения – как встречусь я его семьей, какой окажется моя реакция на его частичную религиозность. Мне нравилась его робость. Я старалась не торопить его. Спустя еще два месяца, когда зимний холод превратил наши прогулки в акт святого самопожертвования, привела его к себе в комнату, сняла с него пальто и верхнюю одежду – так раздевают ребенка – и обвила себя его руками. Прошло около часа прежде, чем ему удалось хоть немного успокоиться. А потом я долго билась, чтобы он подал хоть какие-то признаки жизни. Выяснилось, что все его скудные познания почерпнуты у таких же, как он сам, перепуганных девушек, с которыми он встречался в дни своей юности в Париже. А быть может – хоть он и отрицал это, – в каком-нибудь дешевом борделе. Когда издала я легкий вздох, его охватил дикий ужас и он стал бормотать: "Пардон…" Оделся, торжественно опустился на колени и в отчаянии попросил моей руки.
После нашей женитьбы я забеременела. Прошел еще год после рождения ребенка, прежде чем мне удалось кое-чему научить его – как, к примеру, избавиться от манер "похитителя велосипедов" в момент, когда занимаешься любовью. И когда, наконец-то, в первый раз удалось ему извлечь из меня те звуки, которые тебе удается извлекать даже при посредстве почты, – Мишель, казалось, походил на первого астронавта, ступившего на Луну: охватившая его исступленная гордость потрясла мое сердце любовью. На следующий день обуреваемый чувствами, полный восторга, Мишель не пошел на работу. Он отправился к брату, чтобы одолжить у него тысячу лир и купить мне летний костюм. К этому он добавил небольшой электрический миксер. Вечером приготовил в мою честь королевский ужин из четырех блюд, с бутылкой вина. Не переставая осыпал меня комплиментами и баловал нещадно. С тех пор он потихоньку совершенствуется и порой ему удается извлечь чистый звук.