Черный Иркут

Я смотрел на её разгорячённое лицо и сделал для себя вывод: пьесу подружки не читали, но представление о ней уже имели. И реакция была простой и понятной: наших бьют. Меня это порадовало: оказывается, не все готовы были ругать меня за доставшуюся маленькую пенсию. Я поймал себя на том, что благодарен своим бывшим подружкам даже за вот такую солидарность, напомнившую то далёкое время, когда мы, собравшись возле телевизора, коротали время в лётных профилакториях Нюрбы, Тикси или Якутска.

Из кафе мы уходили уже одной командой. Под моросящий дождь даже пытались петь строки из песни про Солоху-бортпроводницу.

— Ушла на пенсию Солоха, говорят, — во весь голос кричала Инга.

— Врачи Вакулу начисто списали, — в тон ей подпевал я.

«Много ли человеку надо? Посидели, поговорили и вроде бы решили все проблемы. Ворота, если они есть, всё равно откроются. Даже если они подперты изнутри кольями».

Особенно меня позабавило предложение Инги кричать в трубу Минотавру. Это было революционное предложение. Я представил, на какую высоту поднялось бы театральное дело, если бы за него взялись бывшие стюардессы. Мне бы встретить их пораньше, тогда бы не пришлось поднимать в воздух алтайского режиссёра, чтобы пробить брешь в стоящих предо мною воротах. Что ни говори — каждый бомбит цель по-своему. Я улетел в Москву и на какое-то время забыл о пьесе.

А потом был неожиданный телефонный звонок от директора молодёжного театра Олега Слесарева с просьбой прислать пьесу. Я догадался: звонок организовала Валя. Я послал. За последнее время Валя стала для меня самым близким человеком: моё московское утро начиналось со звонка, вечером, перед тем как заснуть, я снова звонил ей. И всегда в трубке раздавался её спокойный, уверенный голос: мол, не беспокойся, всё будет хорошо, вскоре всё тронется с места. При этом о пьесе она не вспоминала. И я понимал: делает она это сознательно.

Быстро пролетел год. Директор театра вновь привёз на столичную сцену, в Художественный театр имени Чехова, пьесу сибирского классика «Ещё не время». Про себя я решил, что нужно обязательно посмотреть её. У автора пьесы было чему поучиться.

Стояла Пасхальная неделя. Над Москвой то в одном, то в другом месте, наполняя собой небо, нарастал колокольный звон. Он радостно плыл над домами, улицами, затенёнными окнами. В эти праздничные дни каждый прихожанин мог забраться на колокольню и присоединится к таким же, как и он, по-детски любящим медный державный звук, который, обволакивая, проникал в каждого, обещая весеннюю чистоту, тепло и долгую спокойную жизнь. Звучавшая медь как бы на время соединяла всех с небом, выправляя и успокаивая приостывшие за долгую зиму души.

С Минотавром мы столкнулись в дверях театра. Звон столичных колоколов его не трогал, он прошёл мимо, даже не кивнув. Через минуту я понял причину его сосредоточенности: директор спешил припасть к плечу нового губернатора, который, пользуясь случаем, решил посетить московскую сцену.

«Неужели Инга всё же говорила с Минотавром? — мелькнуло у меня в голове. — Зачем? Чтобы ещё раз утвердить, как говорил сам директор, что война обрывает связи? А там одно правило: от уважения до ненависти один шаг. Инга была права, хорошему актёру подвластно многое: он должен уметь как в закупоренном сосуде держать свои чувства и намерения. И говорить на людях только то, что требуется по тексту. Главное — сохранить лицо», — думал я, поглядывая на слегка приплюснутое лицо директора. Иногда отсутствие намерений говорит красноречивее любого объяснения. Раньше, встретив меня, он начал бы говорить привычное: старик, не время, вещь слаба. И при этом неизменное, годами отработанное актёрское припадание головой к плечу собеседника. Нет, всё это было в прошлом.

И всё же надо было отдать ему должное: кое-чему можно было поучиться и у него. Свой хлеб директор ел не зря. У него было обострённое чувство сцены, не важно, где в этот момент она находилась: в фойе, на улице, в кабинете у высокого начальства. Здесь ему одновременно приходилось быть актёром, режиссёром-постановщиком, конферансье, держать в руках все нити, чтобы всё шло по намеченному плану. И не было у него случайных людей, всё было продумано и отрепетировано заранее. На столичную постановку пьесы «Ещё не время» были приглашены известные критики, которые должны были написать необходимые рецензии, столичные актёры, режиссёры, депутаты; всё укладывалось в отработанный и продуманный сценарий. И даже билеты распространялись по отработанной схеме. Директор не любил слово «авось».