Черный Иркут

В следующий раз встретились уже в конце мая. В писательском особняке только что состоялось обсуждение его новой пьесы «Утиная охота». Писатели вывалили на улицу, ещё разгорячённые обсуждением. Из коротких реплик я понял: пьесу завалили. И что особенно возмутило «Иркутскую стенку» — что Саню не поддержал Вячеслав Шугаев.

— Ревнив, ревнив Слава! — гудел Саша Сокольников.

Вампилов молчал. Тут же решили идти на берег Ангары, в «Ветерок». Набралось одиннадцать человек, целая футбольная команда. В стеклянной кафешке на бульваре Гагарина, прямо с видом на текущую рядом Ангару, заказали вина и шашлыков. Начали говорить про только что напечатанный в журнале «Наш современник» рассказ Валентина Распутина «Вверх и вниз по течению». Писатель-фронтовик Дмитрий Сергеев с серьёзным, сухим лицом сказал, что Валя пишет трудно. Тогда считалось: кто пишет трудно, тот пишет хорошо. Все разом замолчали, примеряя сказанное на себя. И тут вскочил поэт Пётр Реутский, которого Геннадий Машкин шутя почему-то называл «сухеньким бандитом», и сказал, что сейчас прочтёт поэму «Чёрная сотня» о казаках, которые, прорвав красные заслоны, «сотней высохших ртов упрямо идут на Ростов». Подняв стакан, он театрально объявил, что стихи он посвящает Валентину Распутину. В ту пору Пётр Иванович был, пожалуй, самым знаменитым поэтом в Иркутске, на его стихи даже сочинялись песни. Мне особенно нравилось его стихотворение «Волкодав» и солдатское «Про форму номер двадцать, проверку наших тел на чистоту».

Конечно, каждый из нас по жизни проходил проверку на чистоту, на порядочность, на умение встать за други своя. Сегодня, оглядываясь на то далёкое время, я прихожу к одному простому для себя выводу. Все писательские посиделки были маленькими, если хотите, театральными сценками, где каждому персонажу была отведена определённая роль. Попал за стол — готовь свою реплику. Здесь невидимая постороннему глазу иерархия творческой компании соблюдалась строго. Твои амбиции учитывались, но желание сразу же встать в строй впереди идущего пресекались на корню. Оценивалось, что ты на данный момент представляешь и что к этому времени успел сделать в литературе.

Как-то Слава Филиппов, став секретарём Иркутского отделения Союза писателей, шутя предложил: всем писателям присвоить, согласно занимаемому ранжиру, армейские звания, выдать форму и погоны, кому генеральские, кому лейтенантские и кому за усердие — ефрейторскую лычку.

Его тут же осадили: «Ишь чего придумал, да у писателей нет вторых, все первые!» Позже, когда в Иркутск приехал Виктор Петрович Астафьев, «Чёрную сотню» Пётр Иванович Реутский читал с посвящением уже знаменитому гостю.

Что ж, в театре, как и в жизни, запасные реплики на все случаи не сразу подберёшь…

Тот день, начавшийся с обсуждения «Утиной охоты», выдался на славу: тёплый, тихий, солнечный. В кафе мы сидели одни, нам никто не мешал. Машкин решил, что разговор набрал необходимый градус, и предложил скинуться ещё.

Я достал трёшку и положил в общую кучу. Вампилов тут же вернул мне её обратно:

— У нас так не полагается. Сам не пьёшь, а деньги переводишь.

— Мне сегодня лететь, — объяснил я. — Приходится быть сухим.

— У меня есть к тебе разговор, — вдруг сказал он. — Выйдем на бережок.

Мы вышли из кафе, спустились к Ангаре.

— Мне Гена Машкин сказал, что ты летаешь в Карам, — прищурившись, не то спросил, не то констатировал Вампилов.

— У нас рейс до Казачинска, — подтвердил я. — А по пути садимся в Караме.

— Мы здесь с Геной надумали сплавиться по Киренге. Не поможешь нам с билетами? А если есть время и желание, то присоединяйся.

— Какой вопрос! — ошеломлённый сделанным мне предложением, воскликнул я. — Договорюсь с ребятами, и полетим!

— Только чтоб всё было официально, — предупредил Вампилов.

— Всё сделаем как надо, — успокоил я.