Черный Иркут

И вдруг до меня дошло, что разговор про билеты, про сплав по далёкой реке был для него не главным. Там, в кафе, остались сидеть те, с кем он давно дружил, не один раз читал им свои пьесы, спорил, выпивал, ездил на Байкал и в другие места. То есть те, мнением которых он дорожил. И сегодня всё шло, как было заведено ранее. Но он решил выйти и поговорить со мной, человеком для него новым, практически неизвестным. Не думаю, что его заинтересовала моя лётная форма. В «Старшем сыне» у Вампилова есть герой-курсант, будущий лётчик. По авторской задумке, это человек слова, который никогда и никуда не опаздывает. Всё у него просчитано до конца жизни. Для Вампилова же это человек-зануда, правильность которого скорее отталкивает, чем привлекает. Как автор Вампилов ему явно не симпатизировал. Любимая в народе курсантская форма его героя не спасает. И вот на тебе: среди писателей появился человек в лётной форме. Возможно, Вампилов решил проверить, кто я и с чем пришёл к писателям. Но едва начался наш разговор, я понял: своего героя он мог нарядить в любую одежду, это не больше чем литературный приём. Интуитивно я почувствовал в Вампилове человека, который видит мир по-иному; я бы сказал, с другой высоты и с другой скоростью. И быстро сообразил, что ему многого говорить и объяснять не надо, он шёл ко мне как к равному, тогда он мог себе это позволить, и уже догадывался, что и я после этих слов уже побежал к нему. И расстояние между нами измерялось не метрами и не шагами. Всё, что будет между нами, ещё предполагалось. Но в тот момент никто из нас не знал, что будет с нами завтра.

— Ну как, пишется?

— Да вот, читают мою повесть, одни советуют переделать, другие — бросить это дело, — отшутился я.

— Ты слушай, но делай, как подсказывает тебе душа. Слушай самого себя. Часто бывает так: они говорят тебе, а думают о себе.

— Не все, — возразил я. — Вот Женя Суворов недавно читал свой рассказ «Мне сказали цыгане».

Вампилов посмотрел куда-то вверх и, засмеявшись, продолжил:

— Вот Жене Суворову я верю. Он тонко чувствует слово, прекрасный стилист. И, пожалуй, самый порядочный из всей нашей братвы. А какой у него прекрасный рассказ «Этажом выше»! Читал?

Я согласно кивнул головой.

— Но есть у него особенность, — вновь улыбнулся Вампилов. — Напишет, напечатает, а потом год ходит, рассказывает, как он писал. В нашем деле не надо останавливаться. Работай, работай, другого не дано. Порода отмоется, и, как говорит Гена Машкин, золотники останутся. Старина Шекспир верно заметил:

--Весь мир — театр,
а люди в нём — актёры!
Кто плут, кто шут, а кто простак,
мудрец или герой.
А потому, а потому
оставьте ваши споры.
Ищите в жизни свою роль,
лепите образ свой.

Помолчав немного, Саня добавил:

— Мы просто не задумываемся и не замечаем, что везде люди играют свою роль.

— Верно, — согласился я. — Особенно когда у нас идут разборы полётов. Каждый видит самого себя в том или ином эпизоде. Вот недавно был у меня случай. При заходе на посадку отказал двигатель. Ситуация неожиданная и паршивая. Едва справились. Когда начали разбирать полёт, кто и как действовал в этой непредвиденной ситуации, начались неожиданности. Каждый потянул одеяльце в свою сторону. А ведь мы — экипаж!

— Ты такие вещи записывай. Сгодится, — посоветовал Вампилов. — Жизнь — лучший помощник. Она подсказывает такие сюжеты, которые не придумаешь. Как сладко пахнет Ангара, — вдруг тихо сказал он, посмотрев в сторону текущей мимо нас реки.

— Она пахнет только что сорванной морковной ботвой, — заметил я.

— Вода пахнет вечностью, — поправил меня Вампилов. — А наша жизнь, как и вода, протекает быстро.

Сверху от кафе к нам подошёл Машкин, за ним спустился Распутин, и мы, слившись с другими, толпой двинулись мимо бетонного шпиля в сторону трамвайной остановки.

Ныне на месте бетонного шпиля, который Саня с присущей ему иронией называл «мечтой импотента», как и в царские времена, стоит памятник Александру III. Со временем всё вернулось на свои места.

Возле драматического театра к нам подошли девушки. Через минуту, слышу, Саша Сокольников крикнул:

— Ребята, смотрите, Сашу Вампилова уводят.

— Ну, это не насовсем, — засмеялся Машкин.

Больше я Саню живым не видел. Мне запомнился тот день, когда Машкин, встретив меня у стадиона «Труд», сообщил, что Сани больше нет. Помню заплаканного Распутина, потемневшего от горя Суворова, осунувшегося Машкина. Полёт на Киренгу так и не состоялся.

Светлана

О том, какие это были дни!