Черный клевер

На выставку Володи Татлина ходил в одиночку, больно много там знакомых, а сплетни нам ни к чему. Зато уделил внимание собственно выставке, чего бы не случилось, окажись моя сероглазка рядом. Володя, конечно, гений. Мы с ним знакомы тысячу лет, но не перестаю поражаться смелости его мыслей, размаху нечеловеческому. Башню Интернационала он задумал, помню, еще когда работал в ИЗО Наркомпроса, лет двенадцать назад. И пусть ее так и не возвели (здесь позволю себе улыбнуться, куда в одном городе ужиться моей Сухаревой барышне и этой новой вавилонянке), замысел превосходит все, что я видел на бумаге и в макетах. Только представить себе какую-нибудь из московских площадей, на которой высится это 400-метровое сооружение: куб, на нем пирамида, на ней цилиндр, а сверху полусфера. Да еще все вращается: башня вкруг своей оси со скоростью оборота в год, пирамида – оборот в месяц, цилиндр – оборот в день, а полусфера – в час. Да еще там и люди должны были сидеть, по идее. То-то, наверное, у них голова бы кружилась… Еще вроде бы радиомачты сверху, и светопроекции на облака… Да, есть от чего замереть духу! Футуризм от архитектуры, здание будущего! И пусть теперь восторги от татлинских замыслов поутихли, а злопыхателей в кулуарах стало значительно больше (все они вот уже неделю как объединились в один союз, отбросив свои творческие объединения типа ВОПРА и ОСА, как ящерицы – хвосты), никто не заставит меня усомниться в величии Володи как архитектора и мечтателя.

Возле модели орнитоптера, который все больше любят остроумно называть Летатлином, я замер. Вот что привело бы в восторг Нину. Она замирала, когда я рассказывал ей о железной механической птице Брюса, но Якову Виллемовичу такое и не снилось. Все у Татлина вещи-идеи, творения-загадки, относящиеся к сказочному ровно так же, как и к будущему. По замыслу Володи (это он мне сам говаривал), его Летатлин должен был символизировать собой слияние машины и человека, полет мысли человека и механической конструкции… жаль только, что испытания так и не состоялись, это Володю очень подкосило. Но хотя бы у него состоялась персональная выставка, не многие из нас удостоились такой чести, признаться.

– Мы еще вскарабкаемся на небо, вот увидишь, – попробовал пошутить я, пожимая ему руку. А он взглянул так грустно и едко:

– Увижу? Вот уж спорно. Вскарабкаемся? Определенно.

Даже в разгар пессимизма он не теряет своей веры в полет.

2 мая 1932

Вчера случилось непоправимое, но в общем этого и следовало ожидать. Черт, что я пишу… Все кончено. Кончено.

С утра пораньше отправились по городу гулять. Признаться, мне не хотелось, но Людочка растормошила, уговорила. Кавалер ее уехал на Волгу, так она со скуки только что на стены не лезет.

А вечером были посиделки в новом Союзе архитекторов. Союз новый, лица те же. Были ли у меня предчувствия? Нет, не было, я весь бесновался от нетерпения и невозможности это нетерпение показать, ведь моя синичка… Нет, не моя… Нина тоже должна была прийти. О эти встречи-суррогаты, встречи-полуфабрикаты, принародно, когда нельзя ее коснуться, не то что обнять, – как я ругал их прежде. А теперь… теперь даже они в прошлом.

Разговоров только и было, что об успешном полете дирижабля Ленинград – Москва. Прошлый, в обратном направлении, тоже закончился благополучно, и все воспрянули духом. Давно заметил, ничто так не будит в людях энтузиазм, как идея покорения – воздуха, моря, государства, врага. И ничто так не подстегивает патриотизм, как общая победа.

Но Нины не было. Я поминутно выходил в коридор, якобы чтобы подышать, и возвращался к окну, к беседе с группой реставраторов, вставая так, чтобы мне было видно улицу.

В середине вечера она явилась. Я заподозрил неладное – это уже была не моя Нина, а Нина Романовна Вяземская, холодная и почти царственная, а с ней рядом вышагивал мясистый, с военной выправкой, усатый господин. У него были короткопалые массивные ладони, рассеянный взгляд и китель, сшитый из темной ткани, власти и страха. Борис Сергеевич Вяземский, тут же понял я. Муж. Таинственный Помощник.

Они пробыли совсем недолго, Нина на меня и не взглянула. Вот это выдержка, думал я с восхищением, а где-то внутри зудел червячок, а вдруг она разлюбила, она наконец увидела тебя на фоне своего мужа ясно: стареющего архитектора с одышкой и дырявыми подметками… Они уже собирались уходить, когда мы встретились глазами – как всегда, в отражении, на сей раз узкого зеркального панно в фойе. Вяземский был занят беседой, и дымчатые глаза Нины, чудные, искристые… указали мне на неприметную дверь кабинета. Я мгновенно зашел туда, и через полминуты она была в моих объятиях. Сокровище.

– Опасно, Миша… – сквозь поцелуи шептала она.

– Я не могу без тебя, – отвечал ей я. Вид ее мужа всколыхнул такой дикий страх потерять ее, что я готов был схватить мою сероглазку и уволочь в пещеру, как первобытный человек, лишь бы она была со мной. Моею.