Черный квадрат

Матушка Ефросинья цеплялась за ноги мужа, которого волокли к телеге. В ней уже едва шевелились побитые стрельцы. Мальцы Василия Трофимовича орали в голос до тех пор, пока какой-то преображенец, совсем сопливый, не полоснул их саблей, обоих разом, так что они сникли и повалились на землю, уже политую кровью их отца. И пресекся род стрельцов Сутеевых, немереные десятки лет служивших Святой Руси.

Да, переход от Святой Руси к Великой России многая крови стоит.

А лапушка моя стояла, прижавшись ко мне всем дрожащим телом, своими плечами, бедрами своими, своими невеликими грудями.

– Негоже тебе, Михайло, с изменническим отродьем якшаться. А то, на заслуги твои не глядя, вслед за отцом ее пойдешь.

Лолиту оторвали от меня, да и сил души у меня не осталось, чтобы удержать ее. Но и у ей другие дела появились. Мать ее, бывшую мою будущую тещу, в дом вести было надо. А то она совсем сникла, когда ее младших порубили. Лолита подняла мать с земли и взволокла в дом. Потом вернулась во двор и занесла в дом тела братьев своих. А уж потом возвернулась за их головами. И посмотрела на меня за помощью отцу, раз уж я к царю приближен. Я кивнул, зная, что все это бесполезно, что не царское это дело об одном стрельце думать, когда тыщи их измену замышляют. Да и стоит ли особо русский народишко жалеть. Русские бабы еще нарожают, как скажет через четыреста лет один великий русский полководец. На том стояла, стоит и будет стоять русская земля. До поры.

– Выспаться тебе надо, парень, – сказал мне Хаванагила, – завтра, полагаю, дел у тебя будет предостаточно. Так что силы надо тебе набраться.

Не имея сил сопротивляться, я позволил Хаванагиле усадить меня на моего иноходца, и мы через весь город поволоклись к пристанищу моему, отведенному Управлением делами царя...

И вот пришло утро. Утро туманное, утро седое... Я проснулся с тяжелой головой в своей постели и, как был, в исподнем вышел во двор. Людишки мои готовились к тяжкому дню: чистили коней, устилали сеном повозки, грузили в них связки свечей.

Хаванагила зачерпнул из колодца холодной осенней воды и окатил меня ею. Посвежело. Я вернулся в палату, выпил чарку «Столичной», без которой в нонешний день ну никак не обойтись, и поморщился от вкуса запивки.

«Сколько раз просил, – раздраженно подумал я, – не давать мне пепси на запивку. Но народец ныне пошел ненадежный. Одно слово – реформы». Похлебав вчерашних щей, я велел подавать одежду. Хаванагила принес мне теплое исподнее, от которого я отказался, потому что день мне предстоял жаркий и потный, а я не перевариваю запах собственного пота. Что мне еще более противно, так это вкус вареного лука и ласки гулящей бабы, от которой несет потом и вареным луком. Так что я надел красную рубаху прямо на голое тело, равно как и черные плисовые шаровары. Портянки намотал льняные, а не фланелевые, в них нога себя свободнее воспринимает. Сапоги надел рабочие: красные лайковые с черным накладным шитьем.

– Струмент готов? – на всякий случай спросил я.

– А как же, батюшка?! – с некоторой даже обидой ответил Хаванагила. – Это первым делом. Чтоб охулки на руку не положить да при народе не осрамиться. Чтоб батюшка ваш в гробу не перевернулся, а, напротив, сынком своим горд был, что ремесло семейное в совершенство ввел. Так что, батюшка, не сумлевайся. Доволен будешь.

– Ну, тады поехали, – бросил я и вскочил на коня.

Повозка двигалась вслед за мной. Улицы были забиты народишком всякого разбора: от бояр до шакалящих милостыню юродивых, сверкающих свеженанесенными язвами. Но перед нами народ расступался, а конные, хоть и дворянского сословия, при виде нас торопко сворачивали в проулки меж домов. Я гордился собой, так как был славен своим ремеслом по всей Руси.

И вот я стою посреди Красной площади, возвышаясь над всем заполнившим ее людом. Я выше даже царя, сидящего оконь возле Никольской башни. Я стою на противоположной стороне площади, слева от храма Покрова Богородицы. На лобном месте стою. Палач мое ремесло. Я красив. Красная атласная рубаха, развевающаяся на осеннем ветру, с двумя расстегнутыми вверху пуговичками, черные плисовые шаровары и красные лайковые сапоги с черным накладным шитьем. Я стою, облокотившись на большой топор. Топор мой собственный, проверенный. Казенным я не доверяю. Они плохо сбалансированы по весу, сталь у них мягковата и тускла, нет в ней завораживающего глаз зрителя сверканья, не ощущается в них тяги к стремительному орлиному взлету и такому же стремительному броску вниз, на свою добычу. Короче говоря, жизни в казенных топорах нет. Они предназначены для местных палачей, по небольшим городкам и поселениям. А я палач царский. Палач для VIP’ов, и у меня топор импортный, потому как наша промышленность еще не сподобилась выпускать высокотехнологичные топоры для VIP’ов. Моим топором в свое время леди Винтер казнили.