Черный квадрат

Дописав — судя по мелким, быстрым движениям руки с пером, наверняка четким, бисерным почерком — бумагу, Логвинов поднял глаза и несколько мгновений пристально на него смотрел, будто вспоминая, кто он и зачем здесь.

— Товарищ Иванов Рэм Викторович? — И тут же перешел без обиняков к делу: Насколько нам известно, ваша кандидатская диссертация была на тему о Пастернаке Борисе Леонидовиче?

Рэм Викторович промолчал — едва ли вопрос предполагал ответ.

— Вы и докторскую, как мне сообщили, уже защитили?

— По совершенно другой тематике. И даже из другой области.

— Да, да… мне и это сказывали. — И как бы самому себе: — Вольному воля… — Помолчав, вынул из ящика стола книгу в отблескивающей свежим лаком суперобложке, положил ее так, чтобы Рэм Викторович мог прочесть название, набранное крупными, броскими латинскими литерами: «Доктор Живаго», и тот разом догадался, зачем его сюда вызвали. И давно, казалось бы, позабытые опаска и тревога застучали часто в висках.

— Все с этого и начинается, — сказал Логвинов, заметив его взгляд на книгу, — со смуты в умах. С чего началась венгерская контрреволюция? — И сам себе ответил: — С писателей, с кружка Петефи. Мне ли не знать, я как раз в это время там был. Или же, положим, Французская революция — тоже с книжек. — Но, поняв, что последние его слова могут быть истолкованы как неодобрение или даже осуждение Французской революции, поспешно уточнил: — Буржуазная, я имею в виду. — И перевел разговор на другое: — Мне вас очень и очень рекомендовали товарищи из университета.

Сделал паузу, дожидаясь, что на это скажет Иванов. А Рэм Викторович сразу понял: Ирина, кто же еще, — и даже скрежетнул зубами от негодования.

Не дождавшись ответа, Логвинов взял книгу со стола.

— Читали? — спросил, перебирая страницы, будто ища в ней какое-то определенное место.

— Нет, — слишком поспешно, тут же укорив себя за это трусливое отречение, открестился Рэм Викторович, — не попадалась, да я по-итальянски и не читаю. — И, как бы оправдываясь перед самим собой за свою постыдную поспешность, добавил: — А вот стихи из этого романа… да их вся Москва знает.

— Стихи — да. — Было непонятно, и Рэм Викторович тут же вспомнил Анциферова, то ли Логвинов ставит ему это в заслугу, то ли в досадную неосмотрительность. — Мне говорили, что вы хорошо знаете и разбираетесь в творчестве товарища Пастернака. — Но ударение, которое он сделал на слове «товарищ», призвано было подчеркнуть, что никаким товарищем он Пастернака не считает. — Потому-то нам и интересно знать ваше мнение.

Невольно в памяти Иванова всплыли строки стихов из романа: «На меня наставлен сумрак ночи…» и еще, уже и вовсе предчувствием опасности: «Я один, все тонет в фарисействе…»

Однако ни голосом, ни выражением лица попытался себя не выдать:

— Просто я всегда любил стихи.

— Да, очень интересно, — повторил Логвинов, напирая на свое округлое и уютное «о».

— Вам? — невольно спросил Иванов.

— Нам, — будто ставя его на место, строго сказал Логвинов. — Вот и выходит дело, что кому же, как не вам, товарищ Иванов, и карты в руки?

— Я непременно прочту. В «Новом мире», — попытался увильнуть Рэм Викторович. — Вероятно, по традиции роман будет опубликован там.

— Не будет! — раздраженно прервал его Логвинов. — А насчет традиции вы, к сожалению, правы — где еще, как не в «Новом мире»! Но журнал проявил в кои-то веки принципиальность, отказался печатать. И там не без принципиальных товарищей. Но я вам дам почитать. Почитайте, почитайте.

— Но я, товарищ Логвинов, не специалист, не литературовед…