Читаем Черный квадрат как точка в искусстве полностью

Разрешение этого вопроса учениям чрезвычайно трудно. Учения усмотрели то, что как бы человек разрушился, и его собрать теперь необходимо и вернуть обратно, в его равное бытие. Происходящее неудержимое разрушение учения собираются удерж<ив>ать, и это разрушение стало уже нормальной жизнью, стало «Культурой». В этом «культурном» разрушении, однако, нельзя разобраться, ничего нельзя установить, нет того места, на чем бы возможно что-либо поставить. Все <устанавливается> на разрушении, все валится и рассыпается, все обрушивается и разрывает тело на части; кровь не вольешь в вены – они разорваны, мозг не соберешь – разбит череп, ноги изломаны, – и так все больше и больше «культурный кошмар» ломает отъединившегося.

Человек собирает силы последние и отдает культурной силе, старается ей угодить в разуме, уме, научности, думая войти в нее и стать единым в ней, т. е. хочет в новом мире разумном, умном, смысловом, в мире культурном собрать разрушенное познанное существо в целое, из которого вышел.

Так целое неизвестное «ничто» растворилось под напором ума на множество познанных единиц, которые <человек> хочет вновь возвратить <в целое единое>, сложив их как познанную, организованную умом неделимость. Трудно пролезть верблюду через ушко иголки – так <же> трудно через разум, ум, смысл пройти в то, что без-умно, без-разумно, без-смысла, т. е. сделать то умным, смысловым и познанным, что не имеет в себе последнего. Трудно унести себя из-под бичей культуры, ибо погоня за раскрытием здания природы творит галлюцинации несуществующих явлений; она <культура> дом, в котором стены из огня, потолок из удушливых газов, а пол из гвоздей, окна и двери из горл пушек. Это единственные дыры, в которые возможно уйти, и человек, полуиспеченный, бросается в чищеный, блестящий ствол своей культуры, думает найти спасение и выход, но вдруг все надежды колеблются, взрыв потрясает остаток его жизни и надежды. Неумолимое ядро культуры сделало свое дело.

Культура не ведет туда, куда нужно, ибо не знает его и не может вести, все от нее скрыто и ничего не хочет быть познанным. Тогда она пытается разрушить ядро наукой, опытом, исследованием. Через них собирается постигнуть ядро как семя мудрости и посеять в себе мировую мудрость, – она разрастается в нем разумом как ценностью культуры, в новом образе человеческого мышления. И этот новый образ в мышлении мира разрушает ценности в человеке своим колебанием, разрушает себя. В себе происходит исследование, познание, т. е. становление действительности, и в себе происходит разрушение последней, она остается неизвестной. В себе <человек> хочет достать семя мудрости, в себе же хочет и найти культуру, – ибо то, что познается, существует в нем тогда, когда оно познано как новый физический вид и форма. Разбивает себя адскими орудиями культурной мысли, разрушает череп, чтобы изъять или посеять семя формы, но так как формы нет, а есть образ ее, то, распыляя мозг, семени действительного не находит, ибо мудрость не в действительности.

Природа, Бог – только образы. Если бы была мудрость действительного или естество было бы мудро, Бог был мудр, то [ей <мудрости>] нужно было бы что-то познать, а так как нет перед ней познаваемого, то нет и последней.

Нетрудно предвидеть гибель предметной культуры, коль скоро в человеке будет сознание беспредметности, когда человеческое действие дает нуль результатов, а различия достигнут тоже нуля. В различиях лежит разрушение взаимное – пушка разрушает человека, и обратно, происходит то, что называем «борьбой за существование», за существование равенства, за уничтожение различий и относительных благ. Армеец поражает другого лишь потому, что другой армеец имеет в себе или на себе отличие и различия, несет различающуюся идею.

Эти различия существуют в предметном харчевом, также и в другой половине культуры научной, Искусства, Религии. Триединый путь культуры различий и разрушений, различия враждуют между собой вечно, ибо оно <сознание> стремится к единоформию.

Все, что общежитие считает культурой, счита<й,> разрушение, а признавая культуру – утверждает различия, отличия, а следовательно, утверждает разрушения себя в вечном действии сменяющегося сознания, стремящегося 6 свою очередь достигнуть абсолютного сознания, чтобы последним определить конечность действия, установив в них новый порядок, в плане которого не значится точек «куда», «откуда», «зачем» и «почему». Все действия равно беспредметны и различий между ними не существует.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека Паолы Волковой

Черный квадрат как точка в искусстве
Черный квадрат как точка в искусстве

Казимир Малевич (1878–1935) – знаменитый русский художник-авангардист, теоретик искусства, философ, основоположник супрематизма – одного из наиболее ранних проявлений абстрактного искусства новейшего времени. Его «Черный квадрат» – вызов традиционной живописи и одна из самых загадочных картин начала XX века. Художник утверждал: «Предназначение искусства не в том, чтобы изображать какие-то предметы. Предназначение искусства в том, чтобы освободиться от предметов, не составляющих его сути, и быть искусством, которое существует само по себе». В этом издании собраны наиболее программные статьи Казимира Малевича, которые отражают его идеи и взгляды на развитие искусства. «Это свое искусство Казимир Малевич назовет супрематизмом. Что значит супрематизм, почему это так называется? Супрематизм – это доминантное искусство, supre – доминанта. Супрематизм – доминанта, но доминанта чего?» – Паола Волкова, искусствовед.

Казимир Северинович Малевич

Искусствоведение
Лекции об искусстве
Лекции об искусстве

Джон Рёскин (1819–1900) — английский писатель, художник, поэт, литературный критик, но более всего он известен как теоретик искусства, оказавший огромное влияние на развитие искусствознания и эстетики второй половины XIX — начала XX века. Рёскин многое сделал для укрепления позиций прерафаэлитов, например, в статье «Прерафаэлитизм», а также сильно повлиял на антибуржуазный пафос движения. Кроме того, он «открыл» для современников Уильяма Тернера, живописца и графика, мастера пейзажной живописи.«Лекции об искусстве» — фундаментальный труд Рескина, который он сам считал самым значительным своим произведением, в котором он изложил новую методологию анализа искусства. Искусство, по мнению Рескина неразрывно связано с моралью, религией, природой и человеческой жизнью в целом.

Джон Рескин

Искусствоведение

Похожие книги

Искусство Древнего мира
Искусство Древнего мира

«Всеобщая история искусств» подготовлена Институтом теории и истории изобразительных искусств Академии художеств СССР с участием ученых — историков искусства других научных учреждений и музеев: Государственного Эрмитажа, Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и др. «Всеобщая история искусств» представляет собой историю живописи, графики, скульптуры, архитектуры и прикладного искусства всех веков и народов от первобытного искусства и до искусства наших дней включительно. Том первый. Искусство Древнего мира: первобытное искусство, искусство Передней Азии, Древнего Египта, эгейское искусство, искусство Древней Греции, эллинистическое искусство, искусство Древнего Рима, Северного Причерноморья, Закавказья, Ирана, Древней Средней Азии, древнейшее искусство Индии и Китая.

Коллектив авторов

Искусствоведение
Дягилев
Дягилев

Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) обладал неуемной энергией и многочисленными талантами: писал статьи, выпускал журнал, прекрасно знал живопись и отбирал картины для выставок, коллекционировал старые книги и рукописи и стал первым русским импресарио мирового уровня. Благодаря ему Европа познакомилась с русским художественным и театральным искусством. С его именем неразрывно связаны оперные и балетные Русские сезоны. Организаторские способности Дягилева были поистине безграничны: его труппа выступала в самых престижных театральных залах, над спектаклями работали известнейшие музыканты и художники. Он открыл гений Стравинского и Прокофьева, Нижинского и Лифаря. Он был представлен венценосным особам и восхищался искусством бродячих танцоров. Дягилев полжизни провел за границей, постоянно путешествовал с труппой и близкими людьми по европейским столицам, ежегодно приезжал в обожаемую им Венецию, где и умер, не сумев совладать с тоской по оставленной России. Сергей Павлович слыл галантным «шармером», которому покровительствовали меценаты, дружил с Александром Бенуа, Коко Шанель и Пабло Пикассо, а в работе был «диктатором», подчинившим своей воле коллектив Русского балета, перекраивавшим либретто, наблюдавшим за ходом репетиций и монтажом декораций, — одним словом, Маэстро.

Наталия Дмитриевна Чернышова-Мельник

Биографии и Мемуары / Искусствоведение / Документальное