Черный легион

– Благодарю за информацию. Тело подполковника – в дом. Дом поджечь.

– Не по-христиански это, – робко возразил Иволгин.

– А все остальное, что мы с вами делаем на этой земле, по-христиански? Подполковник Реутов был храбрым офицером, вполне достойным ритуального костра предков. Выполнять!

Диверсанты молча повиновались.

– Да выбросьте вы свою пушку, – вырвал он из рук Перса пулемет. – Быстро вооружайтесь трофейной винтовкой. И не забудьте о патронах.

– Я им руками пасти рвать буду, – хрипит в ответ Перс. – Давно ждал, когда вернетесь. Я эту землю омою их кровью так, как не омывали ее за тысячи лет воды Иордана.

В ненависти Перса Курбатов не сомневался. Но в бою… в бою его еще надо было видеть.

Они добрались до ближайшей речушки. По бревнам, положенным на камни рядом с мостиком, перешли на левый берег, а потом, уже на километр ниже по течению, вернулись к правому и брели вдоль него до прибрежных скал. Описав круг, диверсанты вернулись к валунам, разбросанным неподалеку от мостика. В бинокль Курбатов видел, как около взвода солдат и несколько милиционеров пробежали по их следу до речки. Сидя на ветвях кедра, они с Персом наблюдали, как погоня металась по левому берегу, когда овчарка потеряла их следы у небольшого болотца. А как только уставшие, злые солдаты начали возвращаться на правый берег, маньчжурские легионеры рассредоточились за валунами.

– Власевич, на вашу душу овчарка и офицер, – предупредил Курбатов подпоручика.

– Только бы Иволгин и Чолданов не позволили им драпануть на ту сторону, – жевал какую-то травинку Власевич. – Здесь я им устрою пляску святого Витта[31].

– Должны успеть, – надеялся подполковник, зная, что в эти минуты двое его бойцов переправляются в тыл к красным.

Большая часть отряда погони уже была на этом берегу и теперь отдыхала, дожидаясь отставших. Овчарка порывалась то в одну, то в другую сторону, оглашая тайгу визгливым лаем, но уставшие солдаты уже не обращали на нее внимания. Были уверены, что банда, которую они преследовали, ушла в глубь тайги.

Лежа в кустарнике между двумя валунами, Власевич нетерпеливо пас овчарку мушкой, дожидаясь выстрелов с того берега. Курбатов приказал открывать огонь только тогда, когда на мостик ступят последние красноармейцы. Но вот этот момент наступил. Трое красных погибли под перекрестным огнем. Бойцы, отдыхавшие на левом берегу, поподхватывались, не зная, что делать: то ли, прорываясь через мост, атаковать невидимых им бандитов, то ли отступать. Этого-то замешательства как раз и ждала группа Курбатова. Рванувшись к реке, легионеры на ходу забросали отряд гранатами, тотчас же залегли, швырнули еще по гранате и взяли оставшихся в живых в свинцовое кольцо автоматных очередей. После третьей гранатной атаки уцелеть сумел только один красноармеец. Израненный, он стоял на коленях с высоко поднятыми окровавленными руками.

– Этого не добивать! – упредил своих бойцов Курбатов. – Патроны к автоматам, гранаты и документы изъять. Раненых не трогать, пусть ими занимаются Господь и медицина.

Опустив автомат, он подошел к стоящему на коленях красноармейцу.

– Тебе я дарую жизнь. Понял меня?

– Понял, – едва слышно ответил солдат.

– Но с условием: ты должен сообщить, что разгромила ваш отряд группа Легионера. Это моя кличка. Тебе все ясно?

– Так точ… – страдальчески выдохнул пленный.

– Поклянись, что выполнишь это.

– Что ж тут выполнять? Ты – Легионер. Мы уже слышали о таком. Так и передам.

– Отдай его мне! – возмутился Перс. – Я распну его вон там, на той сосне. Как Иисуса на Голгофе, – нервно топтался он вокруг пленного. – Все одним меньше будет.

– Здесь я решаю, кого распинать, кого миловать.

72

– Наше взаимопонимание, господин генерал-лейтенант, будет прямо зависеть от того, каким вам видится будущее России, – они сидели в генеральском «будуаре» офицерского кафе Дабендорфской школы. Но хотя в роли хозяина здесь выступал Власов, генерал Бискупский почему-то чувствовал себя более уверенно. Он заказывал, он похлопывал по талии официантку из угнанных в сорок первом в Германию украинок, которую удалось перевести сюда только после того, как она вышла замуж за офицера РОА; и даже задавал тон в беседе.

– Мои взгляды на устройство России вам давно известны, – суховато ответил Власов.

– В общих чертах. В слишком… общих. Кроме того, хотелось бы в вашей интерпретации. Коль уж имею честь, так сказать…

Бискупский умел многозначительно обрывать фразы. Купидонский подбородок его при этом величественно вскидывался, высокомерный взгляд голубоватых глаз приобретал законченную форму надменности; обрамленные седеющими бакенбардами щеки по-бульдожьи обвисали, сотворяя образ уставшего от салонных бесед царедворца.

«О судьбе России этот человек заботится с той же «искренностью», что и о судьбе Абиссинии», – вспомнилась ему оброненная полковником Сахаровым фраза. Одна из многих, которыми в эмигрантских кругах сопровождают всякое упоминание о бывшем командире третьего корпуса русской армии.