Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945

Лейтенант рассказывал, что с немецких позиций на Пулковских высотах город можно видеть через полевые бинокли вполне отчетливо. Просматривается движение на улицах Ленинграда, и даже видны баррикады, выстроенные вокруг опрокинутых трамвайных вагонов.

2 мая. Житомир, Люблин, Варшава, Берлин и, наконец, берега Хафеля.

Я набираю легкими воздух Германии большими порциями, а с ним запах лесов моего детства и особенно аромат тех небольших голубых озер, которые выглядят изумрудными среди темных хвойных деревьев.

Все, что должно быть тем же самым, остается им, но каким-то образом кажется до странности другим. Словно все эти дороги, все эти тропы, по которым я много раз ездил на велосипеде, стали теперь какими-то нереальными, превратились в сновидения.

Если не изменились сами мои глаза.

До поездки в Гамбург я решил остановиться в Виттенберге, где надо было навестить родителей Франца.

Выбравшись из автобуса, заметил нескольких знакомых мне лиц. Но я не помнил их имен. Люди оборачивались и с любопытством смотрели на меня.

Слышал, как они говорили:

– Вы знаете, это младший Нойман! Теперь он офицер СС. Да, я говорил уже об этом…

Виттенберге бомбили американцы. Фасад ратуши был совершенно разрушен. В стеклянной крыше пассажа не осталось ни одного целого стекла.

Вскоре я подошел к дому Франца.

Мое сердце екнуло. Представил в воображении, как он открывает окно, что всегда делал, когда я, бывало, свистел с улицы, и кричит бодрым голосом: «Привет. Сейчас спущусь!»

Больше он не выглянет из окна.

Звоню. Дверь открывает его мать. Ее пугает мое появление.

– Герр Нойман! Петер! Входите, входите, дорогой мой!

Она сильно изменилась. Темные мешки и морщины под глазами делают ее старухой.

Пытаюсь улыбнуться.

– Здравствуйте, фрау Хаттеншвиллер. Решил заглянуть к вам по пути домой. Хотел сказать вам…

Сдавленное всхлипывание. Она берет мою руку и усаживает меня на стул.

– Как это произошло? То есть как он погиб?

– Храбро. Как настоящий немец. С большим мужеством. Просил поцеловать вас и отца.

Не совсем верно, но мне показалось, что это утешит несчастную женщину. Она тихонько плачет, ее плечи сотрясают рыдания.

Она со слезами смотрит на меня.

– Где его похоронили? Или моего бедного мальчика не хоронили вовсе?

– Нет. Я смог уберечь его от кремации. Он лежит в одном месте на равнине у Маныча. Мы с Карлом позаботились… о его захоронении. Может, после войны вы вернете его сюда.

Я не мог заставить себя сказать «вернете его тело сюда».

Ее голос дрожит.

– А местность, где он лежит? Они заняли ее снова? Неужели эти дикари топчут моего Франца своими сапогами?

Она бросается на стол, неудержимо рыдая.

У меня больше нет сил ни оставаться здесь, ни ожидать прихода отца Франца. Поднимаюсь. Если останусь, она вынудит меня тоже заплакать. Это будет слишком. Эсэсовец, по щекам которого текут слезы.

– Мне нужно идти, фрау Хаттеншвиллер. Поезд уходит через полчаса.

Еще одна ложь. Но я не могу сидеть и наблюдать, как плачет женщина. Гадаю, вдруг она знает, что именно я уговорил Франца вступить в СС.

В некотором замешательстве иду по дороге на вокзал. Здесь, во всяком случае, мне больше нечего делать. Родители Карла уехали отсюда в начале войны, а с отцом Михаэля я не хочу встречаться.

3 мая. Я увидел Гамбург сильно разрушенным британскими бомбардировщиками.

Половина зданий на улицах вокруг доков просто руины. В промышленном районе Вильгельмсбург большинство заводов разрушено. Старый квартал Санкт-Паули и районы вдоль Эльбы также неоднократно подвергались бомбардировкам британской авиации.

Почти всюду я видел нескончаемые потоки беженцев. Несчастные существа часами выстаивали очереди за супом к полевым кухням, которые, очевидно, работают на открытом воздухе день и ночь.

Странный прием дома.

Когда я пришел, отец рассеянно обнял меня, несмотря на мое отсутствие дома более двух лет. Затем он покачал головой и начал набивать свою старую трубку.

– Ты изменился, мой мальчик! Офицер, да? Надо полагать, что мне нужно гордиться тобой. Сам я с трудом дослужился до обер-ефрейтора. Но это было под Верденом. Тогда война была другой. Это была солдатская война, так вот. В те дни не было гестапо. И самолетов, убивающих мирных граждан!

Он сел.

– И СС не было тоже.

Отец устроился в кресле поудобнее и взглянул на меня.

– Н-да, что там происходит? Говорят, русские гонят вас назад за свою границу.

Он уставился взглядом в пол.

– Конечно, нам об этом не говорят в новостных передачах. Хорошо, что всегда можно послушать британское радио.

– Ты слушаешь английское радио?

– Да, слушаю, мой мальчик. Почему бы не слушать? Неужели нам нужно довольствоваться вздором, который несет Гиммлер и этот малыш Геббельс? (У населения Германии были изъяты радиоприемники, позволяющие слушать радиопередачи английского и другого зарубежного радио, поэтому такие действия были опасными. – Ред.)

Он показался мне вдруг человеком, заслуживающим только презрения. Но я вполне спокойно спросил:

– И много людей слушают передачи из Лондона?