Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945

– Зачем мне об этом знать и беспокоиться? Такие вещи не обсуждаются с соседями. У этих парней из государственной полиции чуткие уши, они всегда рядом!

Отец выглядит крайне озлобленным. Он не забыл своего заключения. И явно ненавидит режим. СС тоже не пользуется его расположением. Помню, когда я уезжал в Бад-Тёльц, он приводил все возможные аргументы, чтобы отговорить меня. Он никогда не забудет недобрую услугу, оказанную ему зятем и допросы в отделении СС Виттенберге в 1938 году.

Мама говорит, что часто навещает Лену с мужем, но тайком. У них прекрасный мальчик, которого отец не захотел видеть. Он даже запретил упоминать имена сестриной семьи.

9 мая. В результате хождения по городу и выслушивания рассказов о человеческих бедах я прихожу к выводу, что дела на внутреннем фронте идут неважно.

Ограничения становятся все более и более невыносимыми. Норма выдачи мяса минимальна. Хлеб отпускается на граммы. Картофель не достать. Прошлой зимой его можно было найти, но по непомерным ценам. Гестапо хватало всех спекулянтов, которые наживались на черном рынке, и бросило многих из них в концентрационный лагерь Ораниенбурга.

Хорошо, что я захватил с собой всю кипу неиспользованных талонов на питание. Шарфюрер выдал мне около двадцати листов перед отбытием из Мариуполя. Это временное благополучие, но, по крайней мере, мы можем есть столько, сколько хотим. Во всяком случае, пока я нахожусь в отпуске.

16 мая. Клаус настоял на том, чтобы я представился главе его отделения гитлерюгенда. Мы провели день в молодежном лагере Линтцельт в Люнебургской пустоши.

Вокруг меня собрались ребята, внимая каждому моему слову. Я реально почувствовал, что обязан стать воплощением германского героизма.

Пришлось рассказывать им о жизни на фронте, о битве за Кавказ и броске с целью захвата нефтяных скважин, объяснять стратегию наступления и контрнаступления.

19 мая. Роясь в шкафу в поисках одной-двух вещичек, которые хотелось бы забрать с собой, я наткнулся на оловянную коробку и рассеянно открыл ее.

В ней хранилось семь писем от Бригитты. Все они были написаны в период между июлем и декабрем 1941 года.

«Петер, любимый. Молю тебя, пожалуйста, ответь на мое письмо. Почему ты молчишь?»

«Мой Петер, что с тобой случилось? Как ты можешь быть столь жестокосердным?»

«Любовь моя, если нам больше не суждено увидеться, то напиши. Объяснись!»

В последнем письме говорилось: «Моя несчастная любовь, понимаю и больше не буду тебе докучать. Надеюсь, ты будешь счастлив».

Я пошел поговорить с мамой на кухню, где она мыла посуду. Не говоря ни слова, показал ей письма.

Она побледнела и промямлила:

– Петер! Письма пришли, когда тебя не было. Я не хотела пересылать их тебе на фронт. Прости, дорогой.

– Но почему ты не сказала о них, когда я находился здесь?

Она взглянула на меня. Ее губы дрожали.

– Трудно объяснить, Петер! Понимаешь, она приезжала в Виттенберге повидаться с тобой. Я объяснила, что ты вступил в СС. Тогда она взяла с меня обещание не говорить тебе о ее посещении. Ушла в слезах.

– Но зачем? Почему?

– На ней была желтая звезда, Петер!

– Желтая звезда? Значит, она еврейка?

– Да, Петер.

20 мая. Мне нужно увидеть Бригитту снова.

Всю ночь я думал над тем, как найти ее. Последние письма были отправлены из Мюнхена. Может, мне удастся застать ее в Пазинге (в западной части Мюнхена. – Ред.), где она проживала с тетей.

В девять утра у меня созрело решение.

Свой отъезд я оправдал перед мамой первым пришедшим на ум предлогом. Сказал, что еду посетить родителей Карла в Хайнихе, и вышел из дому. Не знаю, поверила ли она мне.

На вокзале в Кирхаллее сел на экспресс, отбывающий в Мюнхен в 10.15.

Прибыл в город незадолго до полуночи.

Судя по суждениям, высказанным постоянными пассажирами поезда, нам повезло приехать в Баварию без задержки. Обычно воздушные тревоги и британские бомбардировщики вынуждают поезда делать остановки. Иногда повреждения от бомбежки получают паровозы, и тогда пассажирам приходится ждать часами, когда подгонят новый локомотив.

Я вышел на привокзальную площадь, прикидывая, как буду проводить остаток ночи. Появляться в такой час в Пазинге, очевидно, было нельзя.

Город находился в затемнении, в трех шагах ничего не было видно. Видимо, таковы требования гражданской обороны.

Вспомнил вдруг пивной зал на Карлсплац, который когда-то закрывался поздно. Этот или другой…

Стал спускаться к Прильмайерштрассе.

Перейдя Карлсплац, я пошел по Нойхаузерштрассе. Кафе «Шварцензон» располагается на этой улице. Уже можно слышать мощный ритм баварского или тирольского оркестра.

Распахнул дверь и вошел в кафе.

Сквозь толстую пелену дыма смутно различаю официантов, суетливо снующих с места на место с заставленными подносами. Кажется невероятным, что они могут проносить подносы из одного конца зала в другой, ничего не расплескав.

Почти все столики были заняты военнослужащими сухопутных войск или люфтваффе, оставалось несколько свободных мест.

Занял столик рядом с кассой и заказал официанту темного пльзеньского пива. Тот немедленно его доставил.