Чёрный менестрель (СИ)

Когда из каморки перестали доноситься всхлипы и бормотание, и спустя некоторое время по звукам, донёсшимся из-за закрытой двери, стало ясно, что Ноли перебралась с пола на тюфяк, Алак Диргиниус допил оставшееся в кувшине вино и со спокойной совестью отправился спать в свою комнату. Проходя мимо открытого окна, Алак поболтал в руке глиняный кувшин, определил, что вина в нём больше не осталось, и со вздохом поставил сосуд на подоконник. Перед тем, как отправится дальше, в свою комнату, Диргиниус тихо, размышляя сам с собой, произнёс:

— Дети отходчивы, так что, думаю, безумие Ноли не грозит. Но всё же удивительно, что я сам не рехнулся, слушая её молитвы почти всю ночь...

И вместо того чтобы отправится спать, маг пошёл ещё за одним кувшином – ему это было необходимо, хотя и предыдущий кувшин был явно лишним...

***

На рыночной площади было шумно – ещё бы, ведь ночью какие-то шутники обклеили половину города Тапия листовками. Текст прокламаций был, в общем-то, всем известен, однако знать содержание текста и слышать самому – не одно и тоже, так что, поддавшись на уговоры, младший писарь магистрата прочитал прокламацию:

— Я, Богиня Сну, которую вероотступники называют богиней хитрости и коварства, решила покарать город Тапию, жители которого ошибочно считают меня Великим Кустом...

— Ну вот, раньше сыновья банкиров и жрецов вино по кабакам пили, а теперь в кустохульство ударились, — перебил писаря мастеровой, — совсем оборзели.

— Уверяю вас, банкиры – самая кустолюбивая часть общества, — возразил богато одетый горожанин, который только немного не дошёл до банка, чтобы взять в нём ссуду.

— А у кого есть золотые жетоны, чтобы ходить по всем кварталам города? — хитро спросил всё тот же мастеровой. — Неужели ты думаешь, что сами жрецы...

— Не жрецы, а их детишки–шалопаи, — весело подсказал кто-то из толпы, чем вызвал смех.

— Дети жрецов – будущие жрецы, — грозно произнёс пузатый стражник, который явно был не на службе, — кто имеет что-нибудь против жрецов?

Так как ответа на данный вопрос не последовало, то пузан повернулся к младшему писарю и сказал тоном, не терпящим возражения:

— Чего замолчал? Читай дальше!

—...ибо возомнили они в гордыне своей, — начал читать писарь с того места, где он прервался, — что избраны мною повелевать другими людьми как рабами, а я, милосердная и всепрощающая...

— Милосердие – прямо как у нашего магистрата, — злобно вполголоса произнёс кто-то в толпе.

—...избрала вас, дабы вы осветили язычникам путь к Истине.., — продолжил читать младший писарь, предпочитая не слышать хулу на своё начальство.

— Ну точно как магистратские или жрецы, — произнёс голос того же злопыхателя, — те тоже перед тем, как поднять налоги, говорят, что всех нас избрали для чего-то...

—… Я терпела, когда вы обозвали меня Кустом и воздвигли медного позолоченного идола... — продолжил было писарь, но его перебил подошедший ученик жреца:

— Что за ложь, в храме Куст из чистого золота! Ты ответишь за своё кустохульство!

— А при чём здесь я! — испугано взвизгнул писарь. — Мне сказали читать – я читаю! Не нравится – сами читайте!

— Читай дальше! — разнеслось по толпе, а ученик жреца, поняв, что он оказался в меньшинстве, тихо ретировался...

—...Я терпела, когда вы объявили милость мою к вам вечной и неизменной и решили что Истина – ваша собственность, — побег ученика жреца так взбодрил младшего писаря, что он уже не просто читал текст, а проповедовал волю великой богини Сну. — Я терпела, пока вы обманывали язычников, грабили их и обращали их в рабство, но когда вы сожгли город Сунию и не покаялись – моё терпение закончилось!

— А нечего было сбивать цены на бумагу! — выкрикнул какой-то пожилой купец из толпы, но на него зашикали, а младший писарь, войдя в раж, продолжал обличать:

— Но и тогда я решила не карать вас, а дать вам срок покаяться в преступлениях своих, но срок сей истёк, а покаяния от вас нет, и теперь я предам город ваш страшной каре – да падёт на Тапию огонь и сожжёт он его. Но прежде огонь падёт на глаза, уста и ноздри ваши, и не сможете вы ни видеть, ни дышать, и будет великий плач и скрежет зубовный. И сожгу я дома ваши, и жён ваших, и детей ваших, и рабов со скотом вашим, и всё достояние ваше. А те из вас, кто спасётся от кары моей, будут развеяны по миру и станут вечными странниками в чужой земле, а своей земли да не будет у них во веки веков! Произойдёт же сказанное мной в любой день, который изберу, но не ранее трёх дней от дня сего, дабы прозревшие покинули вас и спаслись от смерти лютой...

— Люди! — заорала дурным голосом какая-то бабища. — Да куда же стража смотрит? Нас же поджечь хотят!

— Хотят или не хотят, мы пока ещё не знаем, — с металлом в голосе проговорил пузатый стражник, — а виновные в написании сих подмётных писем будут найдены и наказаны!

***