Чёрный менестрель (СИ)

— Сегодня в 18 день четвёртой ветви одна тысяча сто девяносто четвёртого   года от основания Тапиителесному наказанию подлежат еретик Сууту со товарищи – по двадцать пять плетей каждому, также на виновных налагается штраф в сто золотых монет, а затем преступники изгоняются из города...

В толпе раздался одобрительный гул и женские смешки...

— Также подлежат наказанию...

— Пошли отсюда, — сказал Голушко, обращаясь к Диргиниусу.

— Ну уж нет, господин менестрель, — перебила Степана Ребана, — я хочу посмотреть, как эти святоши испробуют на себе своё собственное лекарство.

— Хорошо, — со вздохом согласился Голушко, а тем временем чиновник продолжил:

— Также приговаривается к  погребению заживо девица Ноли, которая, будучи продана за долги отца своего благородному господину Местостосу, не смирилась со своей участью, и когда благородный господин возжелал познать её,  убила его.   Приговор городского суда окончательный и обжалованию не подлежит, однако, согласно завету Великого Куста, ежели кто выплатит городскому совету десять золотых, то может забрать указанную рабыню и пользоваться ею как её хозяин... — чиновник перевернул двумя руками большие песочные часы, которые стояли на помосте, и продолжил:

— В случае, ежели упомянутую рабыню по истечении отмеренного времени никто не купит, приговор будет приведён в исполнение...

— И какой же дурак купит такую рабыню? — под смех окружающих заметил один из богато одетых тапийцев. Был он в жёлтом с красными полосками халате и  пришёл на рыночную площадь явно с целью проведения культурного досуга – просмотра казни.

— Холощёный, вроде тебя, — под ещё более громкий смех ответил ему ремесленник-тапиец в весьма скромной коричневой тунике.

— Что же, в таком случае у нас есть шанс узнать, кого в нашем городе выхолостили, — глубокомысленно заметил ещё один тапиец из толпы, судя по виду – горожанин среднего достатка.

— А зачем кастрату рабыня? — спросили из толпы, Голушко не смог разглядеть, кто.

— Работать заставит, — всё так же глубокомысленноответил горожанин среднего достатка в синем плаще, — рабы - они, знаешь ли, иногда работают.

— Там, где работают рабы, толку нет! — с вызовом произнёс ремесленник в коричневой тунике, он, судя по виду, уже хотел разродиться речью, но тут же его перебил горожанин в жёлтом с красными полосами халате:

— Тебе видней, ведь Великий Куст определил тебе назначение работать руками, — несмотря на всю, на первый взгляд, благовоспитанность речи, всем было ясно, что богатенький издевается – физический труд у семикустников считался позором, недаром куинам, самым уважаемым членам общества семикустников, запрещалось самостоятельно даже выносить мусор из своего дома...

Пока вокруг разгорался спор, нечто среднее между богословским диспутом и профсоюзным митингом, Голушко размышлял. С одной стороны, ему было ужасно жаль несчастную девочку, которой на вид не было и четырнадцати, и поэтому юридические струны души Степана требовали её выкупить. С другой стороны, деньги, выделенные Снурией на накладные расходы (именно так Голушко мысленно называл операцию по поджогу города, что поделаешь, мать его воспитала очень законопослушным, и он по-прежнему оставался таковым где-то в глубине своей бездонной души) заканчивались. А платить из своего кармана, пусть даже для того, чтобы восторжествовала справедливость, Степан, как истинный сын «ридной окрайны», категорически отказывался.

На рыночной площади было весело, все ждали начала «культурного мероприятия» (казни) и убивали время до её свершения, как вдруг около помоста громко раздался звонкий девичий голос:

— Я покупаю!

На рыночной площади установилась гробовая тишина. Приблизительно через полминуты чиновник, объявлявший приговор, подобрал отвисшую челюсть и насмешливо спросил:

— А у тебя есть десять золотых?

— Ну да, — ответила Ребана и протянула к чиновнику правую руку, в ладони которой поблёскивали солнечным светом десять монет.

— А твои папа с мамой знают, что ты собираешься потратить такую сумму?— придя в себя от шока, спросил чиновник.

— Да, папа - купец, мы недавно приехали в ваш город,  он мне сам эти деньги дал, чтобы я купила себе на день рождения какую-нибудь безделушку, — прочирикала Ребана, пока Голушко стирал со лба пот. Он только сейчас понял, что девчушка, отданная под опеку Хиир, будет следовать заветам своей учительницы.

— Вот я подумала, что рабыня – это лучшая безделушка.

Чиновник несколько раз попытался что-то сказать, но только открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыбина. Придя в себя, он спросил:

— Милая, ты разве не слышала, что она - убийца? Неужели ты не боишься, что она тебя тоже...

— А меня-то за что? — удивилась Ребана, — я же ведь не мужчина...

Чиновник хотел ещё что-то сказать, но хохот покрыл рыночную площадь, как прибой во время прилива покрывает прибрежную отмель.

Отсмеявшись вместе со всеми, чиновник виновато улыбнулся и сказал:

— Всё это, конечно, хорошо, но твой папа может подтвердить твои слова?