Черный нал

Прежде всего мне нужно принять ванну, поесть, переодеться и потом уже звонить участковому, так как выходить из квартиры я до утра не собираюсь. Я закрываю дверь на второй замок, который остался цел, я, к счастью, им не воспользовался утром. В баре стоит едва початая бутылка коньяка — аванс из Павловки. Я наливаю полный фужер и выпиваю в три глотка. В чистой рубахе сижу потом за столом и опять пью. Кухня разгромлена, как и все остальное. Высыпана крупа из банок, разломлен батон, распахнут холодильник. На полу молочные лужи и каша гречневая из кастрюльки. Ведь Лева не выходил никуда из кухни. Что-то все доставал, ставил. Нашли несомненно. Но даже если я теперь не жилец, то следует что-то напоследок сделать. Отдаляя неизбежное, начинаю прибираться, вспоминаю про следы и отпечатки, поднимаю все же с пола банку консервов, открываю ее и долго ем, не понимая что и не ощущая вкуса. И засыпаю, уронив голову на стол, проваливаюсь в долгий колодец, лечу, пропадаю, а очнувшись, сознаю, что уже глубокая ночь, и тогда перехожу в комнату, туда, где телевизор. Крышка с него, естественно, сорвана. Все книги на полу, и даже стенка отодвинута на полметра. И приемник развинчен, но все же работает, когда я включаю его и вращаю ручку настройки, музыка входит в мой разоренный дом, и я засыпаю окончательно и бесповоротно. Лева приходит ко мне во сне. Он смотрит, молчит, не дает мне знака, как будто хочет мне помочь, но не решается. Просыпаюсь я рано, вспоминаю, что оставил на льду Щучьего удочки, бур, лещей, и мне жаль все это, жаль Алябьева, хотя он был пустым человеком. Я плачу долго, навзрыд.

Красивая женщина Альмира Пинегина

Я выбросил из головы всякие мысли о работе и о “жигулях” из Павловки, ждущих со вчерашнего дня. А напрасно. Аванс был взят, и Бочков распорядился послать ко мне ходока. Альмира же, как женщина строгая и непреклонная, была выбрана для дознания. От цеха до руин моего обманчивого быта минут не более двадцати. Я же, поскольку ночью ничего не случилось, собираюсь наконец выйти за дверь и посетить опорный пункт правопорядка, для чего влезаю в костюм, но, посмотревшись в зеркало, не обнаруживаю себя прежнего и изумляюсь. Нужно хотя бы бритвой пройтись по опухшей роже с воспаленными и провалившимися очень далеко глазами. Таким вот, но уже с намыленными щеками и видит меня Альмира, когда я, поглядев в дверной глазок, открываю ей.

— Ну что? Наводим лоск? Бывший культурный человек собирается посетить службу.

— Аля! — тяжело вздыхаю я. — Тебя Бочков послал?

— Я по велению души. Вместе выйдем, или сначала здоровье будете поправлять? Пивка? Закусочки?

— Дай мне побриться, Аля. И пройди внутрь. Мне уже щеки мылом стягивает.

— Совесть бы вам стянуло всем. Там мужик из Пайловки бесится.

— Но я-то при чем? Делали бы без меня!

— А ключи от машины где? У вас же… — начинает она и не договаривает. — Что это, ограбили, что ли?

— А что, я сам тут все разнес?

— Да мало ли…

Я тем временем выбрит, от горячей воды лицо мое несколько оживает, я причесываюсь, потом прохожу в комнату, выбираю галстук и начинаю импровизировать с узлом.

Альмира же всю квартиру уже обошла, берет у меня ключи от машины, в недоумении идет к входной двери. Когда гудит лифт, уносящий ее вниз, я подхожу к окну. Высокая, стройная, в цеховую конторку приходящая каждый день и неумолимо ведущая табель, блистающая обновками, которые шьет ночами, она глядит на безумный мир и лицемерное время строгими недоуменными глазами. Почитая власть, изредка встречается с Бочковым, для чего они уезжают в Питер. Есть там одна квартирка.

Впрочем, Але не позволили отойти далеко от подъезда…

Сразу за домом начинается лес, за которым и возлежат озера. Сейчас, во дни перемены года, деревья и воды, что силятся сорвать с себя белые коросты, беззащитны и притягательны. Я вижу, как Альмира идет по дорожке, чтобы вот-вот свернуть за угол дома, но навстречу ей уже торопится некто в кепочке и в коже, а из-за угла выруливает “фордик” голубого цвета. Всего две-три фразы, пустой взгляд, брошенный на мое окно. Потом за Альмирой захлопываются дверки автомобиля. Как и не было никого.

Галстук наконец завязывается. Только вот дойти до милиции мне, кажется, суждено не скоро. Не нашли они ничего в квартире, и телефон у меня не работает. В трубке тишина и трески.