Черный нал

Я запираю дверь и возвращаюсь к окну. В прямой видимости ничего нового не просматривается. Коли они так настойчивы, то таинственная вещь Алябьева, которую он, несомненно, привез сюда и где-то спрятал, должна вернуться к хозяину. Если труп Алябьева на озере нечто вроде бытовухи, то похищение табельщицы, пусть даже красивой, белым днем, на виду многоквартирного дома — или непростительная халатность, или последствия жесточайшего цейтнота. В любом случае, если они не получат сейчас того, что желают получить, а Альмиру проверяют сейчас на предмет выноса этой вещи, сантиметр за сантиметром исследуя складки опрятной одежды где-нибудь неподалеку, они скоро вернутся сюда, но только это будет уже другой уровень. Сука ты, Алябушка, тварь позорная. Где оно лежит? Они даже мусорное ведро перевернули. Я хватаю рюкзачок Алябьева и вытряхиваю на стол то, что принес с собой со скорбного похода на озеро. Свитерок, термос. Крышка отсутствует. Пробка на месте. Это я ее подобрал. Что еще? Отвертка, молоток небольшой, плоскогубцы, щипчики. Все это вещи, необходимые на льду. Баночки его с водкой пропали. Скорей всего выкинули их в полынью. За час он мог, впрочем, нахлебаться от страха. Так. Стоп. Отвертка. Эта несколько великовата и потайной болт-“шестерку” не возьмет, а именно такие ставятся на ножи бура. Ну и что, что отвертка?

Только “фордик” уже опять под окнами. А Альмиры в нем нет как не было. Вот двери открыты, кепочки вышли и смотрят на меня снизу. А Альмиры нет. А потом подъезжает “жигулек”, такой тертый, старенький, становится рядом, и выходит из него бригада. Лестница, несомненно, у них прихвачена. Мое единственное оружие — отвертка Алябьева. Можно еще взять молоток потяжелее или нож кухонный. Можно открыть окна и кричать. Можно бросать посуду из окна и даже выбросить телевизор, который разобьется с громким звуком, можно бить кулаком в стены, а если хватит сноровки, то и в потолок. Помощи не будет. Только потом, когда все кончится, откроются осторожные двери и любопытно и гадостно выглянут соседи…

Совершеннейшее из существ — поселковый милиционер Струев, — помоги! Но как мне попросить тебя об этом? Мне все едино… Бог, друг, мент! Ты един в трех лицах! Но уже взвыл безмятежной ступенью ракетоносителя лифт.

Художник Птица

Ткалась причудливая нить сновидения, текли минуты, и вспыхивали химеры. Гасли звезды и возникали, а потом рассыпались вновь в пыль. Птица проснулся рано, и, так как день сегодняшний не предназначался для творческих утех, он стал думать, как распорядиться собой далее, для чего вытащил из-под кресла полупудовую гирю и стал ее тягать. “Крепкое тело дух твердит” — любил он повторять при случае. “Крепкому телу травка не помеха” — добавлял он при другом. А вчера у Балабина несколько перекумарили, отчего, хотелось сейчас воздуха, сосен, шпал и рельсов. Чтобы вольные ветра обнимали и приходило ликование. Приняв душ и откушав чая, Птица решил отправиться ко мне в поселок, дабы посетить обитель старого товарища, засевшего в своем инструментальном углу, отупевшего от рыбалки и не желавшего появляться в городе. Звонить мне Птица не стал, ибо куда же мне деться. Либо дома, либо в цехе. А если на озере, то товарищи укажут. Поспеть он решил к полудню, когда я привычно обедаю на своей кухоньке ухой вчерашней или пельменями “останкинскими”.

Когда-то и я был художником и возводил, послушный прихоти своего дара, чудесные замки на белейших холстах, натюрморты, похожие на лики, и пейзажи, не похожие ни на что.

Я отчаивался, ликовал, искал и терял, и мир этот, где свобода и простота нравов, где вернисажи и измены неотличимы от инсталляций и перфоменсов, перестал мне быть интересен, тем более что вместе с большой свободой в галереи и мастерские пришла большая ложь.

Птица не любил этого вокзала. А кто же его любит? Потому тридцать минут, оставшиеся до электрички, решил провести в баре. Недавно он “задвинул” масло одному заинтересованному лицу и имел теперь немного денег для развлечений и аттракционов. Засидевшись за “Метаксой”, он опоздал на электричку, а так как следующую предстояло ждать час, а с автостанции через районную столицу вообще большой крюк, для сохранения непринужденного настроения нанял частника за пятьдесят тысяч рублей, и это стало в тот день едва ли не главным событием для меня, для него и для многих других людей, определило ход вещей на дни и недели вперед. И потоки времени изменили свое течение, образовали заводи и извивы, и то, что могло произойти, не случилось, а то, что случилось, изменило свой смысл.