Черный обелиск

– Все равно это была бы подделка, и она могла бы еще обнаружиться, – возражает Оскар. – Ну, скажем, сболтнули бы могильщики. А тогда что? Да и потом – поддельный генерал? – Его как бы всего передернуло. – Кайзер, без сомнения, знал всех своих генералов.

Мы этого не уточняем. Оскар тоже.

– И знаете, что тут было самое смешное? – спрашивает Оскар.

Мы молчим. Вопрос явно риторический и не требует ответа.

– За день до посещения стало известно, что все отменяется. Его величество вообще не приедет. А мы посадили целое море примул и нарциссов.

– Ну, и что же дальше, вернули вы друг другу покойников, которыми обменялись? – спросил Георг.

– Это была бы слишком большая возня. Да и в бумагах уже все изменили. И родным послали извещения о том, что их покойники переселены. Такие вещи происходили довольно часто. Попадет кладбище в зону огня, и потом начинай все с начала. В бешенстве был только комендант третьего кладбища. Он даже попытался вломиться ко мне со своим шофером, чтобы отобрать ящики с водкой. Но я уже давно их хорошенечко припрятал. В пустой могиле. – Оскар зевнул.

– Да, славное было время! В моем ведении находилось несколько тысяч могил. А сейчас… – он вытаскивает из кармана бумажку, – два надгробных камня средней величины с мраморными досками, и, увы, это все, господин Кроль.

* * *

Я прохожу темнеющим больничным садом. Изабелла после долгого перерыва сегодня вечером опять пошла в церковь. Я ищу ее, но не могу найти. Зато встречаю Бодендика, от него пахнет ладаном и сигарами.

– Кто вы в данное время? – спрашивает он. – Атеист, буддист, скептик или уже вступили на путь, ведущий обратно к Богу?

– Каждый неизменно находится на пути к Богу, – устав от борьбы, отвечаю я. – Весь вопрос в том, что человек под этим разумеет.

– Браво, – отвечает Бодендик. – Впрочем, вас ищет Вернике. Почему, собственно, вы так яростно противитесь столь простому чувству, как вера?

– Потому, что на небе больше радости об одном борющемся скептике, чем о девяноста девяти викариях, которые с детства поют осанну, – заявляю я.

Бодендик ухмыляется. Спорить с ним мне не хочется. Я вспоминаю о его подвигах в кустах возле церкви Святой Марии.

– Когда я увижу вас в исповедальне? – спрашивает он.

– Тогда же, когда и двух грешников, пойманных вами за церковью.

Он смущен.

– Значит, вы осведомлены об этом? Нет, не тогда. Вы придете добровольно! И не ждите слишком долго.

Я ничего не отвечаю, и мы сердечно прощаемся. Иду к Вернике, и осенние листья носятся в воздухе, точно летучие мыши. Всюду пахнет землею и осенью. Куда же делось лето? – думаю я. Кажется, будто его и не было.

Вернике откладывает в сторону пачку бумаг.

– Вы видели фрейлейн Терговен? – спрашивает он.

– В церкви. А так – нет.

Он кивает.

– Можете пока о ней больше не заботиться.

– Отлично, – говорю я. – Какие будут дальнейшие приказания?

– Не говорите глупостей! Это не приказания. Я делаю для своих больных то, что считаю нужным. – Он внимательно смотрит на меня. – Да вы уж не влюбились ли?

– Влюбился? В кого же?

– В фрейлейн Терговен. В кого же еще? Ведь она прехорошенькая, черт побери! О такой возможности я во всей этой истории и не подумал!

– Я тоже. Но в какой же истории?

– Ну тогда все в порядке. – Он смеется. – А кроме того, это было бы для вас отнюдь не вредно.

– Вот как? – отвечаю я. – До сих пор я полагал, что только Бодендик выступает здесь в роли заместителя Господа Бога. А теперь, оказывается, еще и вы. И вам точно известно, что вредно и что нет? Да?

Вернике молчит.

– Значит, все-таки, – замечает он через мгновение. – Ну что ж! Жаль, что я иной раз не мог вас подслушать. Именно вас! Вот уж, верно, были идиотские диалоги! Возьмите сигару. Вы заметили, что уже осень?

– Да, – отзываюсь я. – Насчет осени я могу с вами согласиться.

Вернике протягивает мне ящик с сигарами. Я беру одну, так как не желаю слышать разговоров о том, что, отказываясь, только расписываюсь в своей влюбленности. Я чувствую себя вдруг таким несчастным, что тошнит от тоски. Однако я закуриваю сигару.

– Я, как видно, должен вам все же дать некоторые объяснения, – говорит Вернике. – Мамаша! Она опять пробыла тут два вечера. Наконец-то судьба сломила ее. Ситуация такова; муж рано умер, осталась вдова, молодая, красивая; друг дома, в которого, видимо, давно и отчаянно втюрилась и дочь; мать и друг ведут себя неосторожно, дочь ревнует, застает их в весьма интимную минуту, может быть, уже давно выслеживала их, вы понимаете?

– Нет, – отвечаю я. Все это мне так же противно, как вонючая сигара Вернике.

– Значит, вот начало, – со смаком продолжает Вернике. – Отсюда ненависть дочери, отвращение, комплекс, поиски спасения в раздвоении личности, в том именно типе раздвоения, при котором избегают всякой реальности и живут в мире грез. Мамаша вдобавок выходит замуж за друга дома, наступает катастрофа. Теперь вам понятно?

– Нет.