Черный обелиск

– Ведь это же так просто, – нетерпеливо говорит Вернике. – Было очень трудно добраться до первопричины, но теперь… – Он потирает руки. – Да еще, к счастью, второго мужа матери, бывшего друга дома, его звали Ральф или Рудольф, что-то в этом роде, – уже нет в живых и он не блокирует сознания. Скончался три месяца назад, за две недели до этого попал в автомобильную катастрофу, – словом, мертв, следовательно, причина заболевания устранена, путь свободен; ну теперь-то вы наконец сообразили, что к чему?

– Да, – отвечаю я, и мне хочется запихать в глотку этому веселому исследователю тряпку с хлороформом.

– Вот видите! Сейчас весь вопрос в том, как все это разрешится. Мать, которая вдруг перестает быть соперницей, тщательно подготовленная встреча,

– я уже целую неделю внушаю матери… и все отлично наладится. Вы же видели, сегодня вечером фрейлейн Терговен опять была у вечерни…

– И вы считаете, что вернули ее церкви? Именно вы, атеист, а не Бодендик?

– Вздор! – восклицает Вернике, несколько раздраженный моим тупоумием.

– Дело же вовсе не в этом! Я хочу сказать, что она становится менее замкнутой, более свободной, – разве и вы не заметили, когда были здесь в последний раз?

– Да, заметил.

– Вот видите! – Вернике снова потирает руки. – После первого сильного шока это же очень радостное явление…

– А шок тоже один из необходимых моментов в вашем способе лечения?

Я вспоминаю состояние Изабеллы, которая сидит в своей комнате.

– Поздравляю, – говорю я. Вернике настолько занят успехами своего метода, что не замечает иронии.

– После первой же беглой встречи с матерью и соответствующей обработки все, разумеется, опять вернулось; но это и входило в мои намерения – и с тех пор я стал питать большие надежды. Вы сами понимаете, теперь мне не нужно ничего, что могло бы отвлечь…

– Понимаю. Нужен не я. Вернике кивает.

– Я знал, что вы поймете! В вас тоже ведь есть некоторая любознательность исследователя. Какое-то время вы были очень полезны, но теперь… да что это с вами? Вам слишком жарко?

– Сигара. Слишком крепкая.

– Напротив, – возражает неутомимый исследователь. – У этих бразильских только вид такой, а на самом деле легче не бывает.

Как сказать, думаю я и откладываю это курево в сторону.

– Человеческий мозг! – восклицает Вернике почти мечтательно. Раньше мне хотелось стать матросом, путешественником, исследователем первобытного леса – смешно! А ведь величайшие приключения таятся здесь! – И он стучит себя по лбу. – Мне кажется, я и раньше вам это говорил!

– Да, – отвечаю я, – и не раз.

* * *

Зеленая скорлупа каштанов шуршит под ногами. Влюблен, как мальчишка, как идиот, думаю я; что тут способен понять такой вот обожатель фактов? Если бы все было так просто! Я выхожу за ворота и почти сталкиваюсь с женщиной, идущей мне навстречу. На ней меховое манто, и она, видимо, не принадлежит к персоналу лечебницы. В темноте я вижу лишь бледное, точно стертое лицо, и меня обдает струёй духов.

– Кто эта женщина? – спрашиваю я сторожа.

– Какая-то дама к доктору Вернике. Она уже не в первый раз приходит сюда. Кажется, у нее тут больная.

Мать, думаю я, и все же надеюсь, что это не она. Я останавливаюсь и издали смотрю на здание лечебницы. Мной овладевает ярость, гнев за то, что я оказался в смешном положении, потом они сменяются убогой жалостью к себе, а в конце концов остается только ощущение беспомощности. Я прислоняюсь к каштану, ощущаю прохладу его ствола и уже не знаю, чего хочу и чего желаю.