Черный октябрь

В зале сидел и известный политический журналист М. Бовин, что вёл «Международную панораму», который тоже явно нервничал, наблюдая за Янаевым. Этот явно что-то знал и боялся. Конференция началась, членов ГКЧП представил неизвестный человек в очках, и после краткого пояснения сути введения чрезвычайного положения на гэкачепистов посыпались вопросы. Среди журналистов царило нездоровое оживление. Было ощущение какого-то ничем необъяснимого праздника, особенно среди тех, кто был в теме.

Дождалась своего звёздного часа и Татьяна. Встав, она чётко оттарабанила вопрос:

— Скажите, пожалуйста, понимаете ли вы, что сегодня ночью вы совершили государственный переворот? И какое из сравнений вам кажется более корректным — с 17-м (когда произошла Октябрьская революция) или 64-м (когда от власти отстранили Хрущева) годом?

Во время вопроса она вдруг вспомнила, о чём перед конференцией говорили коллеги, обсуждая её ещё до прихода Станкевича, и еле смогла сдержать улыбку. В силу возраста девушка плохо понимала, что стала свидетельницей не просто фарса, а реальной трагедии. Краха огромной страны! Всё это казалось ей какой-то безумно весёлой игрой. Да, игра на миллионы. На миллионы убитых, раненых, опозоренных и изнасилованных людей. Людей, потерявших не только страну, но и подчас своих близких вместе с кровом и верой в будущее. Страшный смех глупой девицы!

А может быть, она вторила Цветаевой? Та тоже, помнится, говорила накануне революции: — «Неужели эти улицы никогда не потеряют своего мирного вида? Неужели эти стекла не зазвенят под камнями? Неужели всё кончено? Слишком много могу Вам сказать. Вот передо мной какие-то статуи… Как охотно вышвырнула бы я их за окно, с каким восторгом следила бы, как горит наш милый старый дом! Ничего не надо, ничего не жалко! Только бы началось!»

Впрочем, личная карьера Татьяны после этого (в отличии от той же Цветаевой) резко пошла вверх. Другие времена, другие нравы.

После этого вопроса руки Янаева, которые он в течение всей конференции старался держать в замке, безвольно разомкнулись. Нервы сдали, и пальцы затряслись, выдавая внутреннее душевное состояние вице-президента СССР.

«Они убили Ахромеева! Что им помешает убить и меня⁈» — одна и та же мысль забилась в его голове, не давая покоя. Он что-то промямлил в ответ, вызвав у всех лишь понимание его бессилия. После этого вопроса и его реакции всем стало окончательно ясно: дело ГКЧП проиграно. Однако причинно-следственную связь никто тогда так и не уловил.

Продлившись около часа, конференция подошла к концу. Финальной фразой стали слова Янаева, что это не его вопрос. Ведущий тут же объявил, что лимит времени исчерпан, и все начали расходиться.

После окончания встречи с журналистами всех гэкачепистов отвезли в Дом правительства. И, продержав их там до вечера, отпустили по домам. Добираться пришлось самостоятельно.

Борис Пуго, приехав домой, всё рассказал жене.

— Я этого так не оставлю! — бушевал он, мечась по комнате из угла в угол. — Я этого так не оставлю!!

— Успокойся, успокойся, — уговаривала его жена, но супруг не успокаивался и ходил, пока усталость, боль от побоев и унижения не сломила его дух, и он не лёг в постель.

Глава 17 Два еврея

Я катался в машине Курта, на которой красовалась предупреждающая полоса газовой службы, и удивлялся количеству военной техники, стянутой в город. Озадаченный, я бы даже сказал, растерянный вид солдат и большинства офицеров свидетельствовал о том, что они явно не понимали: а зачем их сюда привели? Кто-то на кого-то нападает? И последних необходимо защищать? Вот только кто и кому угрожает?

Судя по переговорам командования (а один из немцев активно слушал закрытые военные частоты), на самом деле всё оказалось весьма тривиально. И сумбур, царивший в радиоэфире, лишь доказывал: все в итоге преследовали одну и ту же конечную цель. Разумеется, это несколько противоречило той информации, которую в дальнейшем выдали народу по телевизору: мол, войска шли арестовать Ельцина. Неужели для этого надо было вводить в Москву целую дивизию? Чтобы арестовать одного человека⁈

Да и вообще чрезвычайное положение как-то не предполагает ввод танков в города. Для этого достаточно объявить комендантский час и усилить милицейские патрули. Военные привлекаются лишь в крайнем случае: для охраны особо важных объектов или погашения вспыхнувшего вооружённого сопротивления. Но тогда уж мало никому не покажется.

А демонстративно-шантажные действия, они на то и демонстративно-шантажные, что должны показать демонстрацию и шантаж. Хотя и то, и другое явление кратковременное.

Подъехав к Останкино, мы могли лично увидеть, что там творилось. Внутрь нас, конечно, не пустили. Пропусков у нас не имелось, да и рожи тоже выглядели не типично. Возможно, я и смог бы прорваться, но банально не успел решить вопросы по аккредитации со своим посольством. Про конференцию я помнил, но как-то изначально не придавал ей особого значения и не собирался на ней присутствовать. А сейчас уже поздно дёргаться.