Черный Пеликан

С этими мыслями я вышел к завтраку. Все остальные уже сидели на своих местах, поедая яичницу с беконом. Сильвия ласково улыбнулась мне, а Кристофер II салютовал вилкой, промычав приветствие набитым ртом. Вся теплая компания казалось заждалась меня, проспавшего так долго, и теперь радовалась мне, как недостающему звену, к которому привыкли. Но я-то знал, что кроется за показным радушием, я видел их теперь насквозь, хоть и был любезен со всеми. Всюду мерещились мне фальшь и скрытая настороженность, каждое слово коробило потайным смыслом и намеками на скорую развязку, к которой так долго и терпеливо подводили. Одна Стелла сидела, не глядя на меня, молча изучая что-то в тарелке, и я не обращался к ней ни взглядом, ни словом, радостно ощущая зыбкую общность, связывающую нас в пику намереньям всех прочих – словно проводник, по которому можно послать сигнал, зная, что кто-то откликнется на другой стороне.

«Подкрепляйтесь, – приветливо сказал Гиббс, – сегодня трудный день. Сильвия, дай ему еще кофе…» Он сидел во главе стола, благодушно обозревая свое маленькое войско, очевидно уверенный, что все складывается в точности так, как задумано.

«Когда пойдем-то?» – поинтересовался я обыденно.

«Счас доедим и пойдем, – буркнул первый Кристофер. – Тебя небось ждали, не кого-то».

«Могли бы и разбудить, – пожал я плечами и зевнул. – Тут, у океана, хорошо спится».

«Ничего, – успокоил меня Гиббс, – еще не поздно, в самый раз. Глядишь и ветер поутихнет к тому же…»

«А что, против ветра пойдем?» – спросил я с интересом, как будто это было единственное, что беспокоило меня.

«Да, и против ветра тоже, – ответил Гиббс рассеянно. – И против ветра, и против солнца… Ну ладно, давайте собираться», – скомандовал он Кристоферам, после чего встал и вышел из столовой.

Вслед за ним поднялись и остальные. Я тоже торопливо дожевал яичницу и вернулся к себе. Моя спальня, неуютная и безликая, теперь показалась такой привычной и обжитой, что я сел на кровать, обводя стены растерянным взглядом, будто спрашивая себя – неужели я покидаю их навсегда? Мне представились тысячи занятий, которыми я мог бы увлечься тут, не выходя наружу, лестница на чердак, так и не исследованный до конца, и желтые пачки «Хроникера», где можно было отыскать еще немало забавного. Вспомнились Сильвия со Стеллой, делившие со мной постель, и свист ветра за окном, встречавший по утрам, обещая простор и бесконечность, другие материки, другие страны. Я не хотел уходить отсюда, но, как и почти всегда, выбор был не за мной. Иная действительность ожидала впереди, наверняка худшая, чем до того, и я, вздохнув, стал укладывать сумку. Фото Юлиана отправилось на самое дно – что-то подсказывало мне, что оно не понадобится в ближайшее время – а тяжелый кольт, холодящий ладонь, напротив, занял место сверху, едва прикрытый одеждой. Я подержал его в руке, прежде чем сунуть под аккуратно сложенный свитер, и сердце вдруг забилось гулко, словно в преддверии решающей минуты. Меня охватила дрожь и потемнело в глазах, но я быстро справился с собой, не имея времени на слабость, и, закончив сборы, закурил сигарету, бездумно глядя в окно.

Вскоре мы уже шли вдоль океана навстречу ветру, который, как и предрекал Гиббс, стихал понемногу, но был все еще упорен и порывист. Я заметил, что количество вещей уменьшилось чуть не вдвое – очевидно, часть была оставлена в доме, куда они, наверное, предполагали вернуться. Женщины вообще шагали налегке, неся лишь по одной небольшой сумке, а у Гиббса за плечами тяжело болтался тот самый рюкзак, что я тащил в начале похода. Кристоферы держались позади, так что я все время был между ними и Гиббсом, который, как всегда, возглавлял шествие. «Охраняют, – подумал я с усмешкой, вспоминая внимательный глаз в центре ракушки, завивающейся спиралью. – Как будто мне есть, куда сбежать».

Бежать и впрямь было некуда – мой недавний опыт доказывал это со всей очевидностью. Я понятия не имел о местности вокруг и наверняка заблудился бы очень скоро, а мысль о возвращении в оставленный нами дом казалась нелепой – и дом, и моя спальня стали вдруг химерами, забытыми напрочь, к которым нельзя вернуться, как невозможно шагнуть назад в уже прожитые годы, чтобы изменить там что-то. Будто невидимая черта отделила меня от места, бывшего таким близким еще пару часов назад, и оно не существовало для меня теперь, передав эстафету океанскому берегу, скрывающему то грозное и непонятное, что, наверное, ожидало впереди.