Черный передел. Книга II

Летняя Ялта буквально опьянила. Воздух, настоянный на цветах, казалось, можно пить пригоршнями. Всюду гуляли разряженные парочки, море играло у самых ног, осыпая белой пеней. На главной набережной дружки заглянули в маленький ресторанчик, выпили по стаканчику легкого массандровского вина, посидели на камнях, любуясь на закат, а как стемнело, отправились на разведку. Прошли сутки, и дружки теперь уже имели полное представление, как нужно действовать. Братья жили в отдельном номере, на первом этаже, что намного облегчало задачу. В одиннадцать вечера, отыскав нужный номер, Игорь постучал. За дверью спросили, кого нужно. Игорь сказал, что пришла телеграмма из Грозного. Шуля был здоров, как молодой бык. Поэтому, едва приоткрылась дверь и на пороге появился один из братьев, Шуля страшным ударом в челюсть свалил его. Они ворвались в комнату почти одновременно, держа пистолеты на изготовку. Быстро обшарили весь номер. Второго брата дома не оказалось. Шуля стал лить холодную воду из ведра на лицо оглушенного, потом приподнял его за волосы:

– Где брат?

– Не знаю, – с трудом ответил тот. Он запоздало понял, какую допустил оплошность.

– Не скажешь, убьем на месте. Говори, где брат?

И тут оба услышали легкое гортанное пение. Это, несомненно, возвращался домой второй брат. Шуля погасил свет, заткнул рот жертве полотенцем. Игорь мгновенно вскочил и притаился за дверью. Пришедший, ничего не подозревая, видя, что в окнах нет света, отворил дверь своим ключом. И тут же, как подрубленный, рухнул на землю.

Шуля выглянул в коридор. Он был пустынен.

Лишь где-то на улице пели девушки. Он вернулся, вложил в руку Игоря свой ТТ.

– Стреляй!

– Зачем свой суешь? – удивился Игорь. Ему вдруг расхотелось убивать молодого парня, который, очнувшись, ползал в ногах и слезно молил о пощаде. С трудом Игорь подавил мысль: «Пристрелить Шулю, а самому скрыться».

– Ох и недогадливый ты стал, Игорек! – недобро усмехнулся Шуля, сжал тонкие губы. – Мы ведь теперь с тобой навек подельщики, кровники.

– Как это?

– Приложись и ты… Породнимся кровью. Стреляй!

– Зачем? – Игорь подавил подкатившую тошноту. Все было так противоестественно: совсем рядом играл оркестр, начинались танцы, люди беззаботно веселились, а они… Шуля оттолкнул Игоря, в упор выстрелил в висок второй жертве. Больно толкнул Игоря рукояткой пистолета.

– Стреляй, скотина!

– В мертвых?

– На меня все скатить мечтаешь, да? Силен бобер! – Шуля насильно взял руку Игоря, указательным пальцем в перчатке нажал на спусковой крючок. Получилось, что одновременно выстрелили оба. Оттолкнув Игоря в сторону, быстро выхватил из вещевого мешка фотоаппарат, врученный заказчиками, сделал несколько снимков убитых…

Через двадцать минут подельщики уже сидели в переполненном троллейбусе, следующем по маршруту Ялта – Симферополь, молча смотрели в темные окна. До отхода поезда из столицы Крыма оставалось еще около трех часов…

* * *

Субботин уже второй раз перечитывал заинтересовавшую его «Деву Мира» – своеобразную Библию для тех, кто считает своим Всевышним не Иисуса Христа, а Люцифера: «Семь светил проходят по дорогам Олимпа, и лучами их соткана вечность. Солнце, дающее смех, этот луч вдохновения; Луна, создающая боязнь, молчание и память; Сатурн, отец справедливости и рока; Юпитер, дарующий удачи, мир и производительность; Марс, отец порывов, борьбы и благородных инициатив; Венера, подарившая людям желания и наслаждения, от нее же они получили улыбку для смягчения их доли в мире падения; Меркурий, который дает человеческой природе мудрость, применяемость, слово и убеждение. Семь звезд проходят по дорогам Олимпа, и лучами их соткана вечность. Оттого мы черпаем из астрального флюида слезы, смех, гнев, слово, желание и сон…»

Стоило прочесть несколько строк из «Девы Мира», как накатывало вдохновение, появлялось желание действия.

Отложив книгу, Субботин достал из заветного ящика широкий альбом с металлическими застежками. В альбоме было зашифровано то, что, выполняя волю ассоциации, удалось сделать за эти годы в России. Кажется, совсем недавно, приехав в Старососненск, он графически изобразил древо, совсем без ветвей. Постепенно оно росло, ветвилось, переплеталось, сгущалось. И сегодня уже трудно было разобрать, что изображено на листе: то ли куст, опутанный тысячью нитей, то ли раковая опухоль, которая разрослась, поразив метастазами объект во всех четырех измерениях. Ни единой записи, ни единого знака не было на этих «творениях», только разные цвета, по которым Субботин безошибочно мог бы рассказать все происходящее. Про себя он называл сей, с позволения сказать, рисунок зеркалом жизни. Оно и впрямь отражало действительность региона, в разрушение которого он внес солидную лепту.