Черный передел. Книга II

Довольные супруги вернулись в свой уютный домик, тоже хитро замаскированный: снаружи он казался настоящей развалюхой. Зато внутри… все было, как в сказке – раздвигались стены, появлялась встроенная мебель, извлекались из потайного погреба иностранные вина и жратва.

Плотно задвинув тяжелые металлические шторы, заперли изнутри дверь на стальной засов и только после этого зажгли свет. Теперь можно было и расслабиться. На всякий «пожарный» случай Альберт положил перед собой немецкий газовый пистолет, купленный у солидного вида барыги в Москве на Рижской толкучке аж за две с половиной тысячи. Теперь к месту и не к месту доставал пистолет, вертел в руках, любовался оружием, ощущая в ладони приятную тяжесть. Пистолет придавал ему уверенность. Алевтина не возражала против покупки оружия – богатство всегда нуждается в охране.

Теперь можно было и попировать от души.

Как всегда, после крепкой выпивки и закуски, от которой не было тяжести в желудке, принялись за воспоминания.

– А помнишь, как здорово мы с тобой оттяпали трехкомнатную квартиру у завкома Старососненского завода? – Альберт был здорово навеселе. – У тебя, Аля, не голова, а Белый дом, надо же было так придумать: вселиться в барак, словно знала, что половодье снесет его.

– Мы пахали, я – лошадь! – добродушно поставила мужа на место Алевтина, лишний раз давая ему понять, что он без нее – ноль без палочки. – Ты лучше скажи откровенно: притворяешься или… впрямь вид золота тебя не волнует?

– Честное пионерское! – вскинул руку в салюте Альберт. – Была бы водка и к водке глотка!

– Ну и дурень! Ты попробуй настроиться на созерцание золота. К нему человека всегда влечет потусторонняя сила, а деньги… можно часами перебирать крупные купюры, всматриваться в них. Я сделала открытие, не все купюры одинаковые, они словно люди – старые и молодые, со своими характерами, своим голосом, привычками.

– Ну, понесло! – отмахнулся Альберт. – Фантазируешь! Давай-ка я врублю телик, может, кончилась в Москве заварушка! Слышь, Аля, я анекдот слышал, помрешь со смеху. Значит, так: встречаются на одесском «Привозе» два старых-престарых еврея. Один спрашивает другого: «Скажи, Моня, как дела? Чем занимаешься?» – «Вспоминаю и не могу никак вспомнить». – «Что такое?» – «В семнадцатом году какая-то заварушка сильная была, не знаешь, чем она кончилась?» Альберт захохотал над анекдотом.

– Включай, включай «ящик»!

Перемена власти в стране не могла не тревожить Алевтину. Если придут к власти военные вместо душки Горбачева, то… хорошего не жди. Патрули, проверки на дорогах, обыски, полевые суды, расстрелы. Первым делом начнут выуживать богатых… Если у тебя много денег – это хорошо, но если у соседа тоже много, то это плохо.

По телевизору давали воспоминания защитников Белого дома. Какой-то нацмен с жаром рассказывал: «Понимаешь, дорогой, у нас на троих был один автомат. Я говорю Хасану: „Отдай мне, а он не отдает“ Алевтина щелчком вырубила телевизор. Хватанула еще рюмашку коньяка. Откинулась на стенку, обшитую дубовым тесом: «Чего это людям неймется? – лениво подумала она, сладко зевнула – Хочешь жить, умей вертеться!

И не нужно потрясений и революций. Есть у нас, русских, худая привычка: дремать тридцать лет, а потом проснуться и хвататься за топоры, чтобы поделить все поровну».

– Аля! – ласково промурлыкал Альберт. – Смотри сюда!

– Что дальше?

– Какое желание ты читаешь в моих глазах?

– Кобель ты! – беззлобно отмахнулась Алевтина. – Мы еще из-за стола не встали, а ты…

– Не угадала! – Альберт, как большой ребенок, захлопал в ладоши. – Не угадала! Я хотел предложить тебе попробовать испанской мадеры.

– Мудро! Я согласна, но прежде скажи, хотя бы приблизительно, сколько у тебя в настоящий момент бабок?

– У меня одна. – Бывший футболист всегда говорил то, что думал, не терпел образных выражений. – Сама, что ли, не знаешь? Я однолюб.

– Лопух ты, а не однолюб, – милостиво улыбнулась Алевтина, продемонстрировав ямочки на тугих щеках, – я спрашиваю про бабки, про деньги, а ты… Неужто не хочешь знать, сколько монет мы с тобой нагребли широкой лопатой?

– Так бы и дышала, – обрадовался Альберт, – ну, пожалуй, тысчонок десять наберется. Ты же у меня и кассир и бухгалтер. – Он отвернулся, не любил разговоров о деньгах, знал, что их деньги нечисты. Он не брал в руки крупных купюр, совершенно не имел понятия, какими сокровищами обладает, да и сама Алевтина всегда пресекала разговоры на эту тему: мол, неприлично считать заработанные женой деньги. Что верно, то верно. Деньги добывала она, всегда была при хлебных местах.

– Хочешь прослыть чистюлей? – Алевтина силой повернула мужа к себе. – Эх, ты, капиталист! Тысчонок десять! Нет у тебя, супруг, полета фантазии! За чувиху принимаешь, если думаешь, что за десять тыщ я могу десять лет рисковать, ходить по острию ножа. Я рыночную экономику самостоятельно постигла, раньше своей начальницы. А сорок тыщ не желаешь иметь? Или семьдесят?

– Будет разыгрывать-то! – отмахнулся Альберт. – Чем выше куча, тем больнее с нее кувыркаться вниз.