Черный передел. Книга II

Анатолий Булатов высказался и… забыл о Бородкине, вообще перестал интересоваться происходящим в зале. Страсти между тем бушевали вовсю.

– Дорогие товарищи! – Бородкин навалился могучей грудью на трибуну, которая, казалось, рухнет под его тяжестью. – Вы все прекрасно меня знаете. Вся моя сознательная жизнь без остатка отдана советскому народу. И теперь, когда случился переворот, недруги мечтают расквитаться со мной. Понимаю, из меня хотят сделать козла отпущения. Поэтому, дабы не дразнить гусей, прошу освободить меня от занимаемых должностей. Работайте сами, господа-товарищи!

– И поработаем! – выкрикнул кто-то из зала – На тебе свет клином не сошелся. А тебя, Бородкин, пора на пенсию!

Бородкин постоял еще немного, переступая с ноги на ногу. Еще раз глянув на президиум, буркнул что-то себе под нос, сутулясь, сошел с трибуны.

В президиуме вновь зашептались. Предстояло голосовать за предложение Бородкина, а это влекло за собой массу рутинных, казалось, не совсем уместных сегодня процедур. Хорошо, что выручил городской прокурор Жиляев, жилистый, долговязый, с маленькой головкой на тонкой шее. В городе у него было не совсем приличное прозвище «жопник» – подлиза, бледная тень Бородкина, который одним телефонным звонком решал разом самые заковыристые дела, связанные с разоблачением должностных лиц.

– Ну, «жопник»-то босса своего в обиду не даст! – усмехнулся молодой бородач, что сидел справа от Булатова.

Сильно ошиблись и все иже с ним. Стараясь не глядеть в сторону поверженного Бородкина, он твердым голосом, как на процессе, итог которого уже загодя обговорен, громогласно изрек:

– Мне товарищ Бородкин близкий человек, но, как говорится, «Платон мне друг, но истина дороже». Я официально прошу депутатов Старососненского горсовета дать согласие на привлечение Бородкина Виктора Сергеевича к уголовной ответственности как гэкачеписта, как официальное лицо, совершившее должностной подлог. Свидетельствую: Бородкин действительно был девятнадцатого августа в Старососненске, я лично с ним имел беседу! – Прокурор решительно ткнул в сторону прикрытой флагом скульптуры Ленина, словно призывая вождя революции в свидетели.

– Иуда ты, прокурор! – на весь зал выкрикнул начальник областного УВД генерал Ачкасов, потряс в воздухе огромным кулаком. – Сам же питался крошками с барского стола, строил из себя законника! – Ачкасов вскочил, лицо его побагровело. Генерал пришел на чрезвычайную сессию в полной форме, с орденскими колодками, всем своим видом показывая, что для него ничего не изменилось в этом мире. – Иуда! – вновь повторил он. – Из-за таких, как ты, и расстреливали невинных в тридцать седьмом году!

Прокурор сошел с трибуны. И началась замечательная российская разборка, мало чем отличающаяся от разборки в подворотне, среди «поддатых» мужиков. Крики и ругань повисли в воздухе храма законной власти, чего прежде никогда не могло произойти. Депутаты дали волю эмоциям, не выбирали выражений, пытаясь выяснить истину с помощью кулаков и пинков.

И вдруг в президиуме звонко, на весь зал рассмеялся Алексей Русич. Он смеялся так заразительно, что депутаты невольно стали стихать. Откуда им было знать, что он, прошедший через елецкую «крытку» и воркутинскую «девятку», торжествовал в душе, видя, как раскрывается истинная суть этих людей, считавших себя совестью народа? Зал постепенно затих в недоумении.

Русич, позвонив несколько раз в колокольчик, вновь стал серьезным, встал:

– Товарищи слуги народа! Что это вы так раскипятились? Мы собрались сюда не для того, чтобы сводить счеты и подставлять друг друга. Неразумно делать козлом отпущения одного товарища Бородкина. Кстати, вина его еще не доказана. А вы, прокурор, должны знать, что такое презумпция невиновности. Государственная комиссия спокойно и тщательно во всем разберется. Возможно, на следующем заседании сессии горсовета придется ставить вопрос о возбуждении уголовного дела против прокурора города Жиляева за клевету.

Зал неожиданно для Алексея зааплодировал.

– Говоря об уголовном деле против Жиляева, – продолжал Русич, перекрывая шум, – я имел в виду, что, обвиняя Бородкина, он сам занимался должностными подлогами.

– Оговор! – вновь взвизгнул Жиляев, вскакивая. – Я категорически протестую! Русич мастак оговаривать людей. Факты! Какие у вас имеются факты? – в голосе прокурора явно сквозила тревога.

– Пока приведу один бесспорный факт: прокурор Жиляев умышленно зарегистрировал задним числом переданный мною ему из рук в руки Указ Президента Ельцина, чтобы обелить не только себя, но и всех членов местного ГКЧП. Разве это не должностной подлог?

На этот выпад прокурор ничего не смог ответить…

– Сволочи! – тонко взвизгнул сухой, седой как лунь старичок. – Все сволочи! Двадцать три года я отбывал, невинный, наказание! – Он почти бежал по проходу к первому ряду, крича что-то, брызгая слюной, попытался дотянуться сухим кулачком до подбородка рослого начальника КГБ. Это был лидер местного общества «Мемориал» по фамилии Замогильный.