Чёрный полдень (СИ)

Или же просто — устал спать? Но ведь…

Память возвращалась медленно и как будто не целиком, словно разрозненные кадры, все — с главным героем, отчего-то немного похожим на него. Тень, которая жила своей собственной жизнью. Излишне разгулявшееся отражение, возомнившее себя свободным.

Может быть, это и значило — «заблудиться в свете». Что бы ни составляло твою суть в самой её основе, была ещё память, и иногда связь тебя-нынешнего и тебя-которого-можно-помнить становилась такой тонкой, что терялась в игре световых бликов.

Там, в склепе, были колдуны, хозяева дома, видимо — почитатели лунной моды, потому что для Дезире они даже приготовили халат, как модно в некоторых друзах. Роскошный халат, богато расшитый, из какой-то гладкой мерцающей ткани. Халат!..

Он попросил штаны, пусть бы и растянутые, какая разница. И пошёл в них — ко мне, по прямой, как по натянутой ниточке, откуда-то точно зная, где ему нужно быть.

— По-моему, тебе подходит, — наконец, решила я, обойдя его по кругу.

Дезире поддёрнул штанину:

— Они длинные.

— Зато не короткие!

— Как скажете, мадам!

Я смутилась, а он засмеялся и согласился: да, штаны ничего.

Ещё я нашла в фабричной лавке пару приличных рубашек, а Дезире отыскал где-то мягкие тапки, по виду — сделанные из ковра. Вряд ли создатель считал их уличной обувью; с другой стороны, вряд ли он думал, что их когда-нибудь купит лунный!..

Штаны я подшивала на руках, потайным швом. И как-то вдруг получилось, что шила я, удобно устроившись на кровати, у него между ног, в кольце крепких рук, а Дезире устроил подбородок у меня на плече и иногда касался носом шеи.

Я откинулась немного назад, и его губы легко нашли мои. Тепло, сладко, нежно. Тянет внутри робким желанием, свободой и осознанием: он мой, мой.

Дезире оторвался от меня неохотно. Я воткнула иголку в ткань и попыталась думать о своей паре. Но стоило признать, наконец: всё, что думала о своей паре, было не больше, чем дымной, пустой мечтой о каком-то ином будущем. И теперь, столкнувшись с чем-то настоящим, она выцветала в слепую полуденную тень.

— Я ведь не знаю, — негромко сказал он, — любил ли я когда-то. Я не знаю, могу ли я…

Я дёрнула плечами, сделала ещё стежок.

— Это важно разве? Кого ты любил.

— Это правило. Если ты уже любил однажды, у тебя не может быть хме. Я и так не совсем настоящий лунный, и если…

Я много раз слышала это слово — «хме». Но даже в справочнике оно объяснялось как-то так странно, что ничего не было ясно.

— Кто это такие — «хме»?

— Это не переводится.

— У вас там всё такое, я читала. И я не понимаю… вообще мало что понимаю. Ладно хме, но… ты… что ты вообще такое? Саркофаги эти, жрецы, запретная магия, Усекновитель, и в книгах пишут про крылья, и ко мне приходила Става, она из Службы, и она сказала, что… кстати, она ведь просила, чтобы я её позвала, она хотела…

Дезире вздохнул, взъерошил волосы, вздохнул ещё раз. Выдернул шнурок из моей косы, закопался пальцами в пряди, — и кто-то другой мог бы решить, что он не хочет отвечать и не ответит.

А я вдруг поняла особенно остро: это он. Тот самый лунный, который предлагал мне разобрать радио, чтобы посмотреть, как оно устроено. И он не будет мне врать, и изворачиваться тоже не будет, и я тоже не стану — даже если ужасная правда в том, что я уже успела как-то его полюбить.

lxiii.

— Хме — это… ох, вот что бы тебе не спросить что-нибудь полегче!

Я пожала плечами и расправила подшитую штанину на кровати, прогладила рукой. А хорошо получилось, аккуратно и незаметно, даже в колледже не стали бы придираться. Хотя, конечно, приличная швея никак не может работать, «сложившись, как червяк».

— Хме — это выбор, — наконец, сказал Дезире. — Души и духа, глубинный и истинный. Дар и насмешка богов, что-то такое… в общем, когда-то…

Если кто-то и знал, откуда взялись лунные, то это были они сами — и они были связаны древним большим обязательством молчать о своей природе. Всем остальным было достаточно и того, что лунные были очень, очень давно, и Луна была к ним благосклонна.

Лунные вечны и мудры; говорят, кто-то из живущих ныне застал времена Крысиного Короля. Лунные не стареют, и людям неизвестны способы, как им можно было бы навредить; оттого им чужда смерть — однажды они всего лишь возвращаются в свет.

Десятилетиями они живут в своих таинственных друзах, соединяясь с потоком изначального света, пока не уходят в него навсегда. Они забывают тела, отрываются от материального и находят свою суть, и всё человеческое должно быть им совершенно безразлично, — и всё равно бывает, что лунному случается полюбить.

Что это такое — обречённо любить смертного, принадлежащего совершенно иной силе? Это боль сильнее многих других. А Луна милостива к своим детям, Луна добра.

И Луна подарила им хме.

Единственный раз за всю бесконечную жизнь лунный может выбрать того, кто нужен его сути. Хме — это родственная душа, если угодно; любовь сильнее всех прочих границ.

Для кого-то это и вправду любовник, для кого-то — лучший друг, партнёр в деле жизни, или…