Чёрный полдень (СИ)

Мальчик повзрослел и обзавёлся залихватской причёской с глупо выкрашенными длинными прядями. В ухе крупная серьга, на ногах вместо штанов — пухлые шаровары, а жилет тот же самый, рыжий, хотя теперь он явно ему маловат и вряд ли застёгивается на груди.

— За борт бы выкинуть, — едва слышно заворчали тени.

— Заплатил хорошо…

Корабль скользил по волнам, как зачарованный. Вот морские кони замедлили бег, а корабль остановился у безлюдного мыса и сбросил в воду лодку.

Колдун сошёл на берег один. Моряки убрались обратно так быстро, будто земля казалась им проклятой. От корабля остался один только белый след на воде.

Колдун рухнул в чахлую прибрежную траву, перевернулся на спину, засмеялся, — и его накрыло новой волной тумана.

Из этой волны первыми появились руки — крупные ладони, длинные пальцы и тонкие точные жесты, которыми умелый чародей сплетает знаки во что-то замечательное. Теперь не разглядеть было, что он делал и зачем, но чары его выходили прекрасными, как полотно тончайшей работы.

Он шагал дальше через пустоту, оставаясь для нас на месте. Кому-то кивал, с кем-то здоровался за руку. Отпустил недлинную косу, потом её обрезал, потом постригся совсем коротко. Вместо шароваров стал носить кожаные двоедушничьи штаны-трубы на толстых подтяжках. Потом вдруг появился в костюме с длиннохвостым фраком. Потом — с сотней стеклянных линз, выстроенных на лугу.

Он прошёл дальше, всё так же не двигаясь относительно нас. К нему подъехал будто притянутый на верёвочке стол; колдун сгорбился над ним и сидел так, что-то считая и размечая циркулем, пока очерченный границами невидимого окна прямоугольники света бежали через комнату, сменялись ярким пятном лампы, а потом бежали снова. Потом встал, вывесил на несуществующей стене какую-то карту, бродил вокруг неё, расклеивая стекляшки так и эдак.

Я не успела даже моргнуть — а из туманного видения выплыло кресло, в котором сидела Юта. Она выглядела здесь лишь немного моложе настоящей и точно так же носила на шнурках две пары очков. В руках у Юты были какие-то бумаги; вот они села напротив друг друга, столкнулись макушками, ожесточённо о чём-то заспорили.

— …чертежей ещё нет, — напористо говорил колдун, — это надо ускорить. Больше людей нужно? Или в чём проблема?

— Амрис, так не делается! Нам нужен методический план, чтобы…

— Стройка сначала.

— Но расположение лабораторий…

Он отмахнулся таким знакомым, родным жестом:

— Если что, снесём пару стен. А через годик сделаем второй корпус. Сейчас главное, что это правильное место.

Этажи учебного корпуса росли сами собой. В туманном кабинете суета: кто-то заносил макеты, кто-то с пылом доказывал что-то и потрясал огромной таблицей, кто-то, пыхтя, внёс стопку одинаковых книг. Забежала тонкокостная смешливая девчонка, притащила с собой звенящий проволочными скобами человеческий скелет; пришла строгая, торжественная Юта, сгрудила колдуну в руки академическую мантию.

Потом, уже в пижамных штанах, он сидел в лаборатории и расставлял по вычерченным кругам стеклянные призмы — и всё вокруг звенело такой силой, что Юта принялась стучать в дверь и ругаться.

А потом на пороге возник подтянутый мужчина в форме Волчьей Службы. В руках его была папка, полная предписаний, — и я знала, чем заканчивалась эта история.

Про Амриса Нгье говорили: он идеалист и мечтатель. Он верил, что все мы равны, и что сознание властвует над природой. Он отказался от Тьмы и стал поклоняться Луне, он решил, будто всякого можно научить заклинаниям, он слышал слова изначального языка в дыхании ветра и придумывал ритуалы, про которые любой шепнул бы: невозможно.

Ещё говорят, что он черпал свою силу из Бездны. И — я теперь знала от него самого, — однажды он зашёл так далеко, что был проклят.

Люди утопили его за запретную магию, а потом разорвали на пятнадцать частей, и каждую из частей сожгли, пепел смешали с глиной, из глины налепили человечков, а человечков закопали в разных концах Леса. Тогда Амриса Нгье не стало.

Вместо него здесь и там стал появляться белый рыцарь без лица, несущий неминуемую кару чернокнижникам.

— Я не хочу смотреть, — тихо сказала я и зажмурилась. — Это ведь… ты? Става говорила, что у лунных свет наполняет тело, а в тебе и есть только свет, потому что… потому что тело… Я не могу это смотреть.

Дезире мягко прижал меня к себе, укрыл пушистым крылом и позволил спрятать в нём лицо. Туманные тени бурлили.

— Бездна! — выругался кто-то.

Потом раздался отчаянный, полный боли крик.

Я заткнула уши и попыталась подумать: ведь это всё невозможно. Всё это абсолютно, решительно невозможно, так не бывает, — не в нашем мире, и уж конечно не со мной.