Черный пролетарий

Уцелевшие погромщики переминались с ноги на ногу перед телами павших товарищей. Изорванная куртка координатора трепыхалась красным стягом уличной войны на торчащем из поленницы суку. Запал иссяк. Никто не хотел умирать.

— Ну! — истошно выкрикнул Бобо, в безнадёжном отчаянии перехватывая скользкий от крови самотык. — Кто служил в армии?

Работяги прикусили язык. Побитые и опомоенные, лишившись лидера, они выпустили весь пар. Ярость китайца, бившегося со зверством загнанной в угол крысы, пробудила даже у самых активных борцунов за чистоту расы остатки мозгов. Они поняли, что не надо загонять смиренных ходей, дабы те, обратившись, не растерзали притеснителей. И сейчас люмпенам хотелось одного — убежать. И они убежали.

Когда их след простыл, Бобо без сил опустился на колоду для колки дров. Самотык выпал из пальцев и покатился, подпрыгивая и звеня о булыжники.

— Идёшь за головами, свою взять не забудь, — Михан сплюнул под ноги обильной и солёной слюной. Он кривился, растирая зашибленный бок.

— Побили чёрных пролетариев своими красными пролетариями, — засмеялся Бобо.

Вместе с ним засмеялись и лесные парни.

У вымотанных людей хватило сил, чтобы перелезть через поленницу и не сорваться, спускаясь. На другой стороне проулка было темно и тихо. Сюда практически не долетал шум резни, не видно было пламени. Сели на брёвна, закинули ноги на козлы для пилки дров. Стало безразлично, что сюда забредут погромщики. Прямо по курсу и совсем недалеко был проспект Льва Толстого, там текла совершенно мирная жизнь. До перипетий Китайского квартала горожанам традиционно не было дела. Окружённые невидимой границей всеобщего безразличия, беглецы замерли, отдыхая.

— Я думал, ты добрый человек, а ты нормальный… в общем, — признался Жёлудь. — Прости за комбинированный способ.

Бобо кивнул, тяжело дыша. Сунул пакши за пазуху, пощупал плечевую мякоть. Жёсткое рубилово оставило следы на куртке.

— Как мне руку топором не перешиб? — задумчиво вопросил он.

— Куртка дареная усилила защиту.

— Дареная? — Бобо потянул рукав.

— Оставь себе, — торопливо сказал Жёлудь. — Мне она тоже на халяву досталась.

Почему-то он больше не хотел иметь ничего общего с пролетариями, и тем паче надевать зашкваренную трансвеститом куртку.

— Хорошая, кошерная, — добавил он, словно уговаривая мутанта. — Её только немного крысокабан погрыз.

— Крысокабан — хорошо! — на китайский манер прицокнул языком Бобо. — Вкуснотища.

Михан с трудом вывинтил из кармана бутылку.

— Уцелела, — с удивлением отметил Жёлудь.

Михан вытащил зубами пробку, отпил, передал другу. Молодой лучник отхлебнул обжигающей жидкости.

— Ядрёна, — выдохнул он и разглядел в полутьме этикетку с изображённым жирными штрихами толстогузым мохнатым недочеловеком, опирающимся об землю костяшками пальцев. — Что это мы пьём?

— Гориллку, — пояснил Бобо, принимая бутылку, и произнёс загадочный в своей чудовищной неприличности тост.

Бутылка вернулась к Михану, а тот, не зная как теперь поступить, плюнул на приличия, подумал, что война всё спишет, и расконтачил посудину, обтерев горлышко рукавом. Засадил три глотка.

— Откуда ты такой взялся? — прохрипел он. — Выглядишь как китаец, говоришь как русский.

— Из Ленобласти. На Московском тракте стоит большое село Лю Бань. Там после Большого Пиндеца собрались уцелевшие питерские китайцы, отстроили заново и решили никуда больше не уходить.

— Там же радиация! — воскликнул Михан.

Бобо оттянул куртку, бросил взгляд за пазуху.

— Ну-у… вот, — как бы извиняясь, сказал он.

— Поня-атно, — протянул молодец, глядя на мутанта из рассадника, и тут же спохватился. — А ты радиоактивный?

— Когда надо, радиоактивный, когда надо, радиопассивный, — беспутно ухмыльнулся Бобо. — Любой каприз на усмотрение клиента.

— Тебе это нравится? Как ты здесь оказался? — не унимался Михан.

— Пошёл после срочки, — благожелательно поведал Бобо, выпитое на него никак не подействовало. — Когда вернулся из армии, понял, что в родном колхозе со скуки дрекнусь, вот и ушёл.

— Но тут…

— По мне, так самый ништяк, — признался трансвестит. — Деньги тут хорошие. Накоплю, свой бордель открою.

— Ты где служил? — спросил Жёлудь.

— В Луге, в батальоне охраны, дээмбэ две тысячи триста двадцать три-двадцать пять, осень. Мы ещё тогда чухну возгоняли слегонца во славу светлейшего князя.

Он приложился к бутылке, пока лесные парни переваривали услышанное.

— Так ты… настоящий боевой леголас, — с почтением вымолвил Михан.

— Да ладно, чего там, — застенчиво отмахнулся трансвестит.

Когда во лбу засел полновесный стакан, бойцов попустило. Они слезли с поленницы и двинулись, волоча ноги, к мирной земле.

— Что это было? — спросил Жёлудь. — У вас часто такое случается?

— Первый раз, — ответил китаец. — Завтра вернусь, узнаю что к чему.

— А ваш генерал Сунь Хунь Вчай, что-то не слышно его пулемётов? — сказал Михан.

— Без понятия, — сказал Бобо.