Черный рассвет (original mix)

Где-то к середине ночи мы разошлись по комнатам. Я не хотел оставлять маму одну наедине с ее мыслями, но понимал, что ей необходимо отдохнуть после такого стресса. Сам же я зашел в свою комнату, рухнул на кровать, уткнулся лицом в подушку и зарыдал. В моей голове начали возникать мрачные картины. Смерть, похороны, скорбь, одиночество. На самом деле я не представлял свою жизнь без мамы. Это был единственный человек на всем белом свете, которого я по-настоящему любил, ну, или по крайней мере думал так. Ей я обязан всем, что у меня есть. Только после такой страшной новости я осознал, насколько дорог мне был этот человек, и испытал глубокое чувство вины и стыда за то, что в последнее время вел себя по отношению к маме как последняя мразь. Даже после того диалога, когда она в первый раз сказала, что у нее болит грудь, я ни разу не спросил о ее самочувствии, о здоровье. Ведь у меня даже в мыслях не возникало, что с ней может что-то случиться. Внезапно я понял, насколько стал грубым, циничным и жестоким по отношению к ней. А ведь когда-то был совершенно другим.

В моей голове стали всплывать красочные картинки из детства, когда я осенью приносил ей желтые и красные кленовые листья, которые только опали с деревьев, а ранней весной прибегал с пучком вербы. Потом в мае обрывал для нее сирень у подъездов, где меня гоняли за это местные бабки, или бегал в ближайший лесочек за ландышами, аромат которых она так любила. Летом срывал с городских клумб для нее разные цветы: нарциссы, тюльпаны, пионы. За это ей не раз высказывали свое недовольство жители нашего городка, но она лишь разводила руками, когда выслушивала очередные претензии. И все эти проделки обязательно сопровождались фразой: «Я тебя люблю, мама!»

Сейчас же, лежа лицом на мокрой от собственных слез подушке, я пытался вспомнить, когда же в последний раз произносил ей абсолютно простые, но в то же время очень важные слова. И ко мне пришло горькое осознание, что я не помню этого. Я вспоминал, что говорил маме, когда поздравлял с праздниками: днем рождения, Новым годом, Восьмым марта и другими. Я всегда желал целую кучу всего, что ей, как мне казалось, было необходимо на тот момент. Банального счастья, здоровья, благополучия, терпения, успеха… Но среди всей этой мишуры никогда не было тех трех заветных слов, которые, как я сейчас понял, она хотела бы услышать больше всего на свете от своего собственного сына. Наверное, это и было как раз тогда, в глубоком детстве, когда я еще не мог строить заумных и витиеватых речей, чтобы только скрыть свои чувства, а всего-навсего говорил о них. Теперь же как будто какая-то невидимая сила вязала мне рот, словно хурма, или разъедала его как кислый лимон, когда я пытался произнести эти слова. Я почему-то внушил себе, что все эти телячьи нежности не для меня, что это удел женоподобных евнухов и жалких подкаблучников, любящих смотреть после работы ванильные латиноамериканские мыльные оперы со своими зазнобами, периодически отлучаясь по их просьбе на кухню за всякими вкусностями.

Потом мои мысли переключились в сторону бога. Вообще я считал себя неверующим человеком, несмотря на то, что в детстве меня крестили в православном храме, и мне всегда были чужды все эти религиозные обряды и ритуалы. А если уж быть честным до конца, то я в принципе не испытывал терпимости к верующим людям. У меня возникало чувство отвращения и пренебрежения по отношению к ним, когда наблюдал все их ритуалы на улицах. Эти люди казались мне какими-то недалекими и глупыми. Я всегда считал, что религия была создана для того, чтобы в основном управлять массами людей и манипулировать ими с ее помощью. У меня было четкое убеждение, что если ты веришь в бога, то становишься более уязвимым, нежели, когда не веришь. Тебе могут интерпретировать разные события, которые происходят в твоей жизни, с точки зрения воли бога и трактовать их как угодно. Вот и сейчас я лежал и мысленно обращался к всевышнему. Я высказывал ему свои претензии и возмущение: