Черный ростовщик

По опыту зная, что Бог никогда не жаловал бездельников, перекладывающих на него черновую работу, Эспада продолжал настаивать на своем. Ведь законный путь, то есть подача прошения о помиловании полностью исключалась. Двух испанцев просто объявили бы шпионами и вздернули бы вместе с Дианой. Не следовало сбрасывать со счетов и упомянутого Лютером «важного чина», который лично хотел присутствовать на казни и, стало быть, почти наверняка имел с девушкой личные счеты. Раз уж ради него отложили казнь, то чин действительно не маленький, а такой человек запросто может направить правосудие в нужное ему русло. А потому все следовало сделать быстро и без оглядки на местное законодательство. С этим падре согласился, но только в рамках именно местного законодательства. А вот закон Божий для него действовал повсеместно. И уже в его рамки никак не вписывалось перерезание глотки какому-то французу, вся вина которого в том, что он оказался в ненужное время в неподходящем месте.

Вообще, в споре не всегда рождается истина. Иногда в нем вообще ничего не рождается. Эспада и падре так и не пришли к согласию, а уже было пора действовать. До восхода оставался едва ли час. Поэтому Эспада, мысленно прокляв упрямство священника, пошел на компромисс.

Французы в охране отличались редкой для европейцев беспечностью — что, увы, почти полностью компенсировалось их умением быстро прийти на помощь, — и потому оставался шанс тайно проникнуть в тюрьму и выкрасть Диану. Первый пункт у дона Себастьяна изначально не вызывал сомнений. И не в такие места пролезали. Как-то ночью их взвод вырезал целый равелин,[51] занятый голландцами, прежде чем кто-то поднял тревогу, и примчавшиеся на помощь французы чуть не зажарили головорезов. Эспада тогда отделался сильным ожогом на ноге.

Другое дело, сможет ли дон Себастьян выйти обратно вместе с Дианой никого при этом не убив? Эспада в этом сильно сомневался. Падре, напротив, в него верил. Верил и в то, что Господь его не оставит, а вдвоем они вообще сила. Сам же падре Доминик от участия в проникновении отстранялся, поскольку не обладал нужным для этого опытом. Тут он живо напомнил дону Себастьяну родное военное командование, которое само в рейды не ходило, но с легкостью ставило перед исполнителями самоубийственные задачи, при этом нисколько не сомневаясь, что испанские солдаты просто не могут с ними не справиться. Справлялись, конечно, куда деваться-то, но кто бы знал, каких жертв это подчас стоило?

Изнутри Форт-де-Франс ничуть не отличался от какого-нибудь европейского города. Двухэтажные аккуратные домики с крытой черепицей крышей стояли ровными рядами вплотную друг к другу. Меж ними тянулись узенькие улочки. По некоторым и карета не проехала бы. Главные улицы, конечно, были пошире, но их испанцы по вполне понятным причинам избегали. Перейдя реку по высокому деревянному мосту, они сразу затерялись в этом привычном каждому европейскому горожанину лабиринте.

Ощущение действительно было таким, будто они вдруг перенеслись обратно в Старый Свет. Испанцы, обживая Новый Свет, подстраивались под него. Строить в жарком климате они умели, оставалось только приспособить эти знания под местные реалии. Французы же, напротив, перебравшись в Новый Свет, создали в нем себе островок Старого. Как сказал Лютер, горожане даже называли Форт-де-Франс «маленьким Парижем». Оставалось надеяться, что здешняя каталажка — не Бастилия.

По размерам, по крайней мере, она ей сильно уступала. Сам Эспада в Париже никогда не был, но о тамошних фортификациях слышал. Даже если слухи урезать вдвое, все равно останется еще очень много. Местная тюрьма больше походила на местный же форт. Не исключено, что она когда-то и была им, но потом город разросся, и на берегу появились более серьезные укрепления, обустроенные по последнему слову фортификации.

Форт-тюрьма больше напоминал облицованное камнем земляное укрепление. Даже стены были не прямые, а под наклоном. Их основой был земляной вал, который для прочности облицевали плоским камнем. В целом же, строители больше предпочитали копаться в земле.

Достаточно сказать, что, по словам того же Лютера, большая часть тюрьмы располагалась не на поверхности, а под ней. Сам Лютер «под ней» не бывал, поскольку загремел туда всего раз, да и то по пустячному делу — увлекшись спором о качестве своей рыбы, поколотил ею же зарвавшегося критика — а мелких нарушителей держали в камерах «над ней». Дальняя от входа стена была внутри полой, и там коротали заключение те, кто не считался опасным преступником. Опасных же уводили вниз. Тот, кого на рассвете собирались повесить, никак не мог относиться к мелким правонарушителям и, стало быть, наверняка содержался где-то под землей.