Черный шар

Хиггинсу потребовалось много времени, чтобы все это уразуметь. Он был наивен. А когда ему приоткрыли краешек правды, взял да и поднял бунт против всех.

Неужели он предпочел бы вернуться в трущобу, где живет его бывший дружок Радер? Он туда только заглянул — и то мороз по коже пробирает.

Теперь он будет делать все, что от него потребуют.

Даже принесет извинения за скандал в муниципалитете.

Дело упростится тем, что мать его умерла и он вернулся в Уильямсон больным. В среду в еженедельной местной газете появилась заметка о том, что в воскресенье, в Олдбридже, штат Нью-Джерси, в результате несчастного случая скончалась «м-с Луиза Хиггинс, урожденная Фукс, мать нашего уважаемого согражданина Уолтера Дж. Хиггинса», а сам он на почве потрясения болен нервной депрессией.

Возможно, в газете знают всю подноготную Луизы.

Уж наверно оттуда позвонили в больницу, а то и в полицию. Но редакции нет необходимости печатать все как есть, — там знакомы с правилами игры: недаром о причинах его болезни тоже скромно умолчали.

Хиггинс не то чтобы гордился своим решением — временами ему даже становилось стыдно. Стыд, и ощущение пустоты вокруг, и горькое чувство одиночества еще не раз вернутся к нему. Но это неизбежно. Это цена, и ее надо платить. Выбирать не приходится. Никто не властен выбирать. Хиггинсу показалось, что доктор Роджерс каким-то образом догадался, как изменился его пациент. Они точно подмигивали друг другу потихоньку от других.

— Выходит, это и называется стать мужчиной? Если да, то, значит, он оставался ребенком до сорока пяти лет!

— Как дела, па?

Дети приходили к нему в комнату один за другим, в разное время. Изабелла смотрела с любопытством: ей было непривычно видеть отца в постели.

— Тебе больно?

— Нет.

— Тогда почему ты не встаешь?

Арчи заглядывал реже, чем остальные: любые болезни тяжело действовали на него, а беременность матери внушала ему даже какое-то отвращение.

Дейв не особенно ломал себе голову над происходящим: в его крупном мужском теле жил еще совсем ребячий ум. Придет время и для него. Сумеет ли отец дать ему готовый рецепт? Осмелится ли? Скорее всего, нет, — Хиггинс знал, что к этому каждый должен прийти сам.

Что до Флоренс, то она, казалось, недоверчиво выжидала. Она поняла, что в отце произошел перелом, но предпочитала сперва узнать побольше, а потом уже составить собственное мнение.

Почему он никогда не замечал, что дочь презирает его? Из-за того, что до седых волос оставался наивным мальчишкой из бедняков? А ведь она его презирала, он в этом уверен. Но теперь Хиггинс не сердился на нее: довольно и того, что он заключил мир с самим собой.

— Не торопись вставать, — сказала ему Нора как-то утром, увидев, что он стоит возле кровати. — На будущей неделе тебе понадобятся силы.

— А что такое?

— Я выходила из магазина, как вдруг меня догнала мисс Кэролл. Похоже, в понедельник или во вторник к вам нагрянет начальство. Причем не только мистер Ларсен, но и сам мистер Шварц. Они вместе объезжают филиалы.

— Я являюсь на службу.

— Разумеется. Потому я тебе и советую отдыхать.

Возможно, м-р Шварц — прохвост. Хиггинс понятия Не имеет, так оно или нет. Это его не касается. В конце концов, какая разница?

Может, Луиза и впрямь хотела послать ему предостережение, да только ничего у нее не вышло: больше никогда в жизни он не испытает голода, никогда не вдохнет тошнотворный запах дома на 32-й Восточной улице, и семья его никогда не узнает нужды.

А если закружится голова и отвращение комом подкатит к горлу — что ему помешает пропустить стаканчик, как уже случилось однажды и как бывает почти со всеми?

И разумеется, ему теперь не понравится, если кто-нибудь из его подчиненных, например… В самом деле!

Как насчет мисс Кэролл, которую этот новый Хиггинс наверняка разочарует?

Но тут он бессилен. Назад пути нет. И вполне возможно, что, понаблюдав за ним некоторое время, Карни и компания сами придут звать его в «Загородный клуб».

— Ты выглядишь лучше, — заметила Нора, — Я и чувствую себя превосходно.

— Я имею в виду не только здоровье.

— Я тоже.

Интересно, поняла ли она? Спрашивать нельзя. Он еще не уверен, что до нее дошло.

— Теперь я могу признаться, как ты меня напугал.

— Я и сам себя напугал.

Он улыбнулся ей — в его улыбке было обещание.

— Вот увидишь, теперь все будет хорошо.

— Я никогда не жаловалась.

— Знаю.

— Я верю, Уолтер. Я всегда в тебя верила.

Что она хочет этим сказать? Выходит, Нора всегда предвидела, что он станет мужчиной, таким, как другие?

И тогда он придется ей по вкусу, и Флоренс тоже, и всему Уильямсону, и даже самому м-ру Шварцу.

— Ты самый лучший человек на свете.

Это уже другой вопрос — ведь ему, как и всем, приходится платить положенную цену.

Но это касается только его.