Черный скрипач (СИ)

Это, конечно, прозвучало очень уж неловко. Дэн отвык быть вежливым с женщинами, да и с кем бы то ни было. Отвык.

- Меня прозывают Полоскунья, - по обычаю людей Моро, она протянула Дэну обе руки ладонями вперёд. – А ты ведь Утешальщик?

- Утешитель, - Дэн приложил свои ладони к её и продержал на секунду-другую дольше, чем допускали приличия. Авось никто этого не заметит.

Он ощутил её боль – всю до донышка.

У Полоскуньи с болью имелись свои счёты. Дэнни только диву давался, как она может смеяться – он бы на её месте корчился и стонал. У него занемели пальцы и перехватило горло, едва он получил лишь представление о её «болячках». Застуженные женские органы, давний, плохо сросшийся перелом щиколотки, с позвоночником просто беда, из-за лишнего веса и таскания тяжестей ломило плечи, а трещины на пальцах от стирки не заживали уже никогда. Отлично. Просто отлично. Как сказал бы куратор Поллок – «отличный материал для работы». Подумав об этом, Дэн опустил руки и криво улыбнулся. Ещё не хватало – стать таким, как Поллок! Нет, ему не надо «материал», ему нужна…

Он задумался и устремил взгляд на вторую женщину, молодую.

- Швея Моро, - сказала она и подняла руки. Но не дала коснуться себя – тут же спрятала ладошки под фартук.

Дэн поставил на стол кружки, тарелки с пирогами. Как только запахло сытной едой, в кухне тут же стало уютней и словно теплей.

Гостевой дом строили для большого количества гостей, и посуды тут имелось много, и комнат с удобными приземистыми кроватями, и прочей мебели да утвари. За столом посреди просторной кухни могло уместиться, наверно, человек двадцать. Но Швея и Полоскунья умостились с одного краешка, и Дэн сел напротив, пытаясь наладить с ними беседу. В его ладонях ещё жила боль, которую он ощутил в теле толстушки.

- А говорят, ты музыкантом был, Утешальщик? – спросила Полоскунья. Дэн подумал, что она держится столь оживлённо и даже слегка развязно не потому, что ей весело. Она тут не в своей тарелке. Пугает он её, что ли.

- Я и есть музыкант, - ответил Дэн. – А у вас тут с музыкой да танцами как?

- Вот её брат, Лодочник, утонул год назад, так он на флейте играл. А ещё у Бочара скрипка была, да только не играть ему больше.

Швея тихонько вздохнула. Видимо, брата любила. На Дэна она нарочно не смотрела, прятала глаза – то на столешницу смотрела, то пальцы свои разглядывала. Да, с Полоскуньей сойтись попроще будет. Вот только не приглянулась она Дэну. Не то что Швея.

- Скрипка? – спросил Дэн.

Сколько же времени он не играл ни на каком музыкальном инструменте? Сколько тосковал по своей чёрной скрипке, мечтал хотя бы подержать её в руках, если уж сыграть не суждено?

- Он себе пальцы отрубил, - сообщила Полоскунья. – А так-то раньше весело было, да, Швея?

- Скрипка – это уж очень тихая да мягкая музыка, - сказала Швея.

У Полоскуньи голос крикливый, трескучий, словно у сороки. А Швея говорит – как та самая мягкая да тихая скрипка поёт. Нежный у неё голос, не подходящий к этому грубому житью, к этому холодному посёлку.

Дэн поднялся со скамьи якобы для того, чтобы долить «дамам» чаю из пышущего жаром на плите чайника. Проходя мимо Швеи, чуть пошатнулся, и, чтобы удержать равновесие, оперся на её плечо.

Швея испуганно отшатнулась, словно Дэн её мог заразить своими страшными язвами и наградить вот такой же образиной, как у него. А он не успел почувствовать всё, что хотел. Только ту боль, что на поверхности – как ни странно, Швея, такая молодая, уже узнала немало боли. И речь даже не о том, что у неё ломило шею от постоянного сидения над шитьём, и не в том, что тянет кожу недавно заживший ожог между пальцами на левой руке. И не в том, что ноют её маленькие ступни, уставшие от тяжёлой неудобной обуви. Была какая-то другая, затаённая душевная боль, но её-то Дэн как раз и не сумел распознать. Не успел.

- Простите, - сказал он.

- Эх ты, Утешальщик, - засмеялась Полоскунья, вставая и подхватывая Дэна, словно тот собирался упасть в обморок. Пришла пора Дэна отстраняться от чужих рук. – Да ты себя-то утешить не можешь. На ногах еле стоишь!

Почти насильно Полоскунья усадила скрипача на скамейку и села рядом, да так уютно, так по-бабьи прильнула сбоку, словно её место всегда было подле Дэна. Он сквозь одежду чувствовал мягкое бедро, округлое тяжёлое плечо. И поневоле представил эту жизнерадостную, перезрелую женщину еще ближе – всю такую податливую и прилипчивую… как тесто, из которого она лепила свои пироги. И пахло от неё едой. Не каким-то отдельно взятым блюдом, а едой вообще.

…А Швея, словно испуганная кошка, сжалась в комочек и пролепетала:

- И правда… Ты ведь совсем не поправился за эти дни, - сказала она. – И руки… Хочешь, приготовлю тебе мазь? Она хорошая, всё лечит. Такими руками играть нельзя… А скрипка у Бочара Моро в кладовке лежит, я видела.

Дэн позволил себе заглянуть в глаза Швее. Поняла ли она, что он её выбрал?

- Хочу, - сказал он коротко. – Приноси свою мазь.