Черный сорокопут. Дьявольский микроб

Он умер через двадцать секунд. Эти двадцать секунд навсегда останутся в памяти кошмаром, который будет преследовать до самого смертного часа. Я много видел умирающих людей, но даже умиравшие от пули или осколка снаряда умирали мирно и спокойно по сравнению с этим полицейским. Тело его скрючилось в предсмертных конвульсиях. Дважды в последние перед смертью секунды его тело подбрасывало судорогами, и вдруг так же неожиданно он затих навсегда. От него остался бесформенный труп, лежащий в грязи вниз лицом. Во рту сразу стало сухо, каждый почувствовал противный вкус смерти.

Не помню, сколько мы там стояли под тяжелым проливным дождем, уставившись на мертвеца. Наверное, долго. Затем поглядели друг на друга. И каждый думал об одном: кто будет следующим? В белом свете фонаря, который держал я, глядели друг на друга, силясь обнаружить первые признаки смерти в себе и в других.

Неожиданно для себя я грубо выругался. Возможно, обругал собственную трусость, или Грегори, или ботулинусный вирус, не знаю. Затем резко повернулся и направился в хлев, унося с собой фонарь и оставив всех в темноте возле мертвеца. В дождливой кромешной темени они напоминали первобытных людей, фигуры, застывшие в каком–то мистическом обряде.

Я искал шланг и нашел почти сразу. Вытащил его, поволок к колонке, закрепил и пустил струю. Потом кое–как взобрался на стоящую неподалеку тележку для перевозки сена и сказал Шефу:

— Подходите, сэр, первым. Он подошел прямо под бьющую с силой вниз струю. Она окатила его с головы до ног. От струи Шефа пошатывало, но он старался прочно стоять. Все полминуты мужественно простоял, пока я обмывал его. Когда отвел струю, он был мокрый насквозь, словно всю ночь провел в реке, и так дрожал от холода, что я слышал мелкую дробь, которую выбивали его зубы. После такой процедуры можно было не опасаться заражения.

Остальные четверо тоже прошли через это. Потом Харденджер проделал то же самое со мной. Вода была не хуже тяжелых полицейских дубинок и была ледяной, но стоило мне представить только что умершего человека и несколько его предсмертных мгновений, как возможность получить воспаление легких сразу показалась мне просто подарком. Харденджер кончил меня обливать, остановил воду и тихо сказал:

— Прошу прощения, Кэвел. У вас на это было право.

— Моя вина, — равнодушно сказал я, вовсе не желая этого. — Мне следовало его предупредить, чтобы не дотрагивался до рта и носа рукой.

— Он мог бы и сам об этом подумать, — не в меру деловито сказал Харденджер. — Он знал об опасности столько же, ведь об этом напечатано сегодня во всех газетах. Давайте пойдем и узнаем, есть ли на ферме телефон. Теперь совсем другое дело. Грегори знает, что в полицейском «ягуаре», замешкайся он, будет жарко. Он одержал полную победу, черт побери его черную душу, и теперь его ничто не остановит. Двенадцать часов, говорил он. Двенадцать часов, и он добьется своего.

— Через двенадцать часов Грегори будет мертв, — сказал я.

— Что? — Ясно, почему он так уставился на меня. — Что вы сказали?

— Он будет мертв, — подтвердил я. — Еще до рассвета.

— Ну, ладно, — сказал Харденджер. — Мозги Кэвела не выдержали потрясений. Сделаем вид, что не слышали, никто ничего не слышал, — он взял меня за руку и уставился на светящиеся прямоугольники окон фермерского дома. — Чем скорее это кончится, тем скорее мы отдохнем, поедим и выспимся.

— Отдохну после того, как убью Грегори, — сказал я. — Рассчитываю убить его сегодня ночью. Сначала верну Мэри. А потом убью его.

— С Мэри ничего не случится, Кэвел. Мэри в руках этого безумца, вот что доконало Кэвела и привело его на грань помешательства, — сказал Харденджер. — Он ее отпустит, у него нет оснований не сделать этого. И вы поступили так вынужденно. Вы считали, что если она останется с нами в сарае, то с нами и умрет. Не так ли, Кэвел?

— Уверен, что старший инспектор прав, мой мальчик. — Шеф шагал рядом и говорил тихо, чтобы не волновать меня. — Ей ничего не сделают.

— Если я свихнулся, то вас это ни в коей мере не касается, — грубо ответил я сразу обоим.

Харденджер остановился, еще крепче сжал мою руку и участливо поглядел мне в глаза. Он знал, что свихнувшиеся никогда не говорят об этом, потому что неколебимо уверены в своем здравом рассудке. — Не совсем понимаю, мягко сказал он.

— Не понимаете, так поймете потом, — и обратился к Шефу:

— Вы должны убедить правительство продолжать эвакуацию центральной части Лондона.

Продолжать радио— и телевизионные передачи. Будет нетрудно убедить людей эвакуироваться, можете поверить. Тут и хлопот немного: эта часть города по ночам безлюдна. — Я повернулся к Харденджеру:

— Вооружите пару сотен самых лучших людей. Для меня также нужен пистолет и… нож. Я точно знаю, что Грегори собирается в эту ночь делать. Я точно знаю, что он надеется получить. Я точно знаю, как он собирается бежать из страны и откуда будет уезжать.

— Когда ты все это узнал, мой мальчик? — очень тихо спросил Шеф, настолько тихо, что я его едва расслышал в шуме ливня.