Черный список

Пальцы плохо слушались, и я никак не мог попасть ключом в маленький замочек наручников. Когда я разрезал ножом веревки на ногах Заваруева, он потерял сознание. Наконец я преодолел несколько метров, отделявших нас от входной двери, и в последнем усилии толкнул ее. Уже теряя сознание, я увидел, как шевельнулись кусты — Юра Мазаев бежал мне навстречу. Последнее, о чем я успел подумать, было: «Я же велел им отъехать метров на двести, чтобы Заваруев отчетливо услышал шум удаляющегося автомобиля…»

* * *

Через два дня я забрал из больницы Таню и увез ее к себе в Москву. Ирочка с Мазаевым уехали в Питер догуливать отпуск в роскошной трехкомнатной квартире в центре города.

До самой последней минуты пребывания на черноморском курорте я мучился мыслью о собственной трусости, хотя как человек разумный понимал, что сделать все равно ничего нельзя. Город жестко контролируется Юрцевым и купленной им частью администрации, а сил той части, которую Юрцев и иже с ним хотели скинуть, совершенно недостаточно для наведения в городе хоть какого-то подобия справедливости. С Татьяной я своими тяжкими раздумьями не делился, но она и без слов все понимала. Когда я, сложив ее вещи и купив билеты, забрал ее из больницы и повез в аэропорт, она сказала:

— Дима, ну хоть напоследок… Неужели все им спускать?

Я молча сжал ее руку и легонько поцеловал в щеку. Сидящий впереди Сережа Лисицын сделал вид, что не услышал ее слов, хотя мускулы на его шее напряглись. Не нужно устраивать ему неприятности. Но и Таня права: неужели все им спускать?

Решение пришло само собой, когда в салоне самолета оказались разъезжающиеся после закрытия фестиваля журналисты. Двух часов полета вполне хватило для того, чтобы поделиться с ними впечатлениями о пребывании в гостеприимном теплом городке. Мой рассказ был встречен весьма скептически. То есть сначала, пока я говорил о четырех трупах и связанных с этим событиях, они слушали меня раскрыв рот, но, когда речь зашла о ветеранах и клубе «Патриот», интереса у них поубавилось. Все это было слишком похоже на бред больного воображения. Я не стал настаивать. В конце концов, я сделал все, что мог.

В Москве я привез Татьяну в свою однокомнатную квартиру и поклялся в течение ближайшей недели кормить ее только манной кашей и чаем с сухарями, как и полагается после отравления. Она вяло соглашалась и вообще выглядела усталой и безразличной. Казалось, она даже не понимает, что приехала в Москву, а не к себе домой, в Петербург.

— Таня, ты недовольна? — как-то спросил я ее. — Жалеешь, что согласилась приехать ко мне?

— Да нет, — она повела плечами, — я ни о чем не жалею. Кроме одного: что живу в этой поганой никчемной жизни. Я только теперь начинаю понимать, почему ты уходишь на пенсию. Раньше я это как-то воспринимала… Легко, что ли… Ну, как должное. Кому-то можно выкрутить руки, а кому-то нельзя. А если случайно удается зацепить того, кого нельзя, то нужно просто порадоваться и купить себе маленький подарок в честь маленькой неожиданной удачи. И ни в коем случае не думать, что так теперь будет всегда. Знаешь, я с этим мирилась, а может быть, книги начала писать специально, чтобы не думать об этом и не расстраиваться. Подумаешь, профессиональная гордость! Кому она, к чертовой матери, нужна, гордость эта! Нацепил погоны, получаешь зарплату — и сиди тихонько, делай свое дело как умеешь и не высовывайся. Единый закон во всем мире, это же не только у нас так. Ну, может, у нас как-то особенно нагло, но по сути то же самое. А теперь мне больно и противно. И я не знаю, как буду работать дальше.

— Тебе сколько еще до пенсии?

— Почти десять лет. Я же университет заканчивала, а не школу милиции, как ты, а нам срок обучения в стаж не засчитывается.

— Уходи с работы, — предложил я. — Увольняйся без пенсии, пиши книги. А я буду тебя содержать.

Я говорил это, наверное, уже в сотый раз. Но сейчас впервые Татьяна ответила:

— Я подумаю.

* * *

Спустя неделю я прочитал в газете огромную статью о маленьком южном курортном городе. Кто-то из журналистов мне все-таки поверил. Начиналась она словами:

«Провожали в последний путь молодого участкового Сергея Лисицына…»

В этот день я напился, и мне даже не было стыдно перед Татьяной.