Черный свет

– На собеседовании?! Тогда где же твоя работа?! Какого черта ты торчишь целыми днями в квартире, и не можешь даже каши для дочки сварить!

– Я не умею готовить! Это временные трудности, да, вчера мне отказали, но я найду работу в самое ближайшее время. Все наладится…

– Я по горло сыта твоими уверениями, но в итоге я еле ползу с работы, покупаю продукты, забираю дочку, чтобы прибежать и полночи провести у плиты!

– Продукты купить я не могу, ты же не даешь мне свою карточку!

– Потому что ты потратишь все деньги на какую-то чушь! Иди и заработай сам!

– Нет у меня возможности зарабатывать, ну что ты за тупая дура?! Я всю жизнь работал, работал, а в итоге – стоило возникнуть малейшим трудностям, как ты обвинила меня во всех смертных грехах! Ты же понимаешь, что мне сейчас и самому трудно, я отчаянно стараюсь найти хоть что-то, а ты только пилишь, пилишь, пилишь меня день за днем! – отец не выдержал и сорвался на крик. Оля у дверей опасливо вжала голову в плечи, даже не чувствуя холода. Тщедушный, худой отец казался совсем палочкой, нарисованной на неровном стекле двери, а мама сейчас меньше всего напоминала огромную стену – скорее, гору, которую не под силу преодолеть ни одному, даже самому отчаянному альпинисту.

– А что ты предлагаешь? Радостно продолжать тащить все на себе, и слова приятного не услышав! – разорялась мама, растрепанная, как баба-яга из Олиных сказок. От ее торчащих в разные стороны волос девочке хотелось спрятаться под одеяло, как совсем маленькой девчонке.– Ты хоть помнишь, когда последний раз говорил, что любишь меня?!

– Какое это вообще имеет значение сейчас?

– Вот именно, что тебе плевать! И на меня, и на дочь! Да черт бы с ним со всем, и с кашей, и с пакетами, мне просто нужно знать, что меня муж любит и поддерживает!

– Я не собираюсь из-за твоих глупых прихотей выслушивать всю эту чушь! – папа рявкнул и, круто развернувшись, дернул на себя дверь.

Оля не успела даже и дернуться – просто замерла, с огромными напуганными глазами, закутанная в широкую родительскую кофту, маленькая босая девочка на гладком холодном полу. Глаза отца опасно сощурились:

– Подслушиваешь, мелкая?! Тебя не учили, что так делать нельзя?!

– Я… Я только пришла, завтракать пора…

– Так иди и завтракай! – он почти крикнул и, отодвинув ребенка рукой, быстро вышел из комнаты, загремев чем-то в большой комнате. Оленька осталась стоять посреди коридора, обхватив себя худыми ручонками, с немой мольбой глядя на маму, напуганная и расстроенная, с замерзшим где-то глубоко внутри комком противных, склизких чувств.

Мама снова повернулась спиной к дочери, низко опустив голову и уперевшись расплывшимися, полными руками в сероватую столешницу кухонной тумбы. Впервые это зимнее утро не было натоплено паром чайника, на кухне не стояла горячая завеса, пахнущая лимоном и черным чаем, оладушками и вишневым вареньем из ягод, которые они собирали втроем жарким летом. В комнате было холодно, серовато-голубая кожа мамы на руках и шее, которые были видны ребенку, пустая плита и разбитая на полу чашка, ощерившаяся осколками окружающему миру, показывая кривые, острые зубья.

Оля потихоньку вскарабкалась на высокий стул, правая задняя ножка которого нещадно была скрючена от времени, отчего стул опасно покачивался. Подобрав под себя ноги, она накрыла белые коленки пушистой тканью, и примолкла, дожидаясь, пока мама обратит на нее внимание.

Время тикало, но ничего ровным счетом не происходило – под потолком мерно шли старые, пожелтевшие от готовки часы, мама стояла, баюкая внутри себя переживания и все крики, которые они с отцом посвятили друг другу, похожая на каменную статую. В животе у девочки заурчало от голода, она поежилась не столько от холода, сколько от напряженного воздуха, оставшегося в тесной кухне после ухода отца.

Мама отмерла, провела руками по лицу, будто пытаясь стереть скандал со своих налившихся слезами глаз и круглых щек, и наконец, обернулась. Она напоминала собственную серую тень, каштановые волосы свисали сосульками, прикрывая чахоточный румянец на бледном лице.

– Завтрак?.. – тихонько спросила Оля, и мама глянула на нее, как на нечто отвратительное. Замерла вновь, разглядывая девочку, как поселившуюся на кухне кучку зеленоватой плесени, а потом бросила отрывисто:

– Большая уже. Приготовь сама.