Черный телефон

Накидка изначально была моим любимым голубым одеялом, чьим обществом я наслаждался с двухлетнего возраста. За эти годы цвет из темно-голубого стал тускло-сизым. Мама урезала одеяло до размеров накидки и в середине пришила молнию из красной ткани. А еще пришила один из отцовских морских шевронов. На нем была цифра 9, пронзенная молнией. Шеврон прибыл к нам из Вьетнама в сундучке вместе с другими вещами. А отец не прибыл.

Мама вывесила на крыльце флаг, посвященный военнопленным, но даже я понимал, что отец ни в каком не в плену.

Накидку я надевал сразу, как приходил из школы. Когда смотрел телевизор, машинально пожевывал ее атласную кромку, за обедом вытирал ею рот и, как правило, спал, завернувшись в нее. И вообще не хотел с ней расставаться. Без накидки я казался себе голым и беспомощным. Она была длинная – настолько, что край иногда попадал мне под ноги.

Добравшись до ветки, я перекинул через нее ногу и уселся верхом. Не будь рядом брата, который стал свидетелем дальнейших событий, я решил бы, что от страха нафантазировал лишнего, а на самом деле ничего подобного не случилось.

Ники стоял внизу, метрах в пяти от меня, смотрел вверх и рассказывал, что именно он со мной сотворит, когда я спущусь. А я размахивал его маской одинокого рейнджера с дырками для глаз.

– Ну, достань меня, человек-стрела, – говорил я.

– Тебе придется там и поселиться.

– Жук-вонючка и тот лучше тебя пахнет.

– Все, теперь ты точно покойник, – сказал он.

Мой братец отвечал на подколки так же, как и камни кидал, – паршиво.

– Стрела-стрела-стрела, – дразнился я.

Распевая дразнилку, я передвигался по ветке, а накидку придерживал правой рукой. Потом накидка за что-то зацепилась, раздался звук рвущейся ткани. Я изо всех сил прижался к ветке, даже подбородок оцарапал, и крепко обхватил ее руками. Ветка прогнулась, поднялась, снова прогнулась, и в морозном ноябрьском воздухе раздался зловещий треск. Мой брат побелел.

– Эрик! – закричал он. – Эрик, держись!

Почему он велел мне держаться? Ведь ветка затрещала, нужно было с нее слезать. То ли брат был в шоке и этого не понимал, то ли подсознательно хотел, чтобы я упал.

Я замер, лихорадочно придумывая, как спастись.

И тут ветка сломалась.

Брат успел отпрыгнуть. Огромная тяжелая ветка, раскидистая, с сучками и прутиками, грохнулась наземь, в стороны полетели куски коры.

Небо надо мной завертелось. Желудок сделал сальто-мортале.

И вдруг я понял, что сам-то не упал. Двор по-прежнему был подо мной, словно я так и сидел высоко на дереве. Коленки у меня были прижаты к груди, руки раскинуты в стороны, словно для равновесия. Я висел в воздухе, ни за что не держась. Дернулся влево. Дернулся вправо. И не падал – этакое яйцо, которое никак не скатится.

– Эрик, – севшим голосом произнес брат.

– Ники, – произнес я таким же голосом.

Ветер шевельнул голые ветви, они застучали, заскрипели. Накидка у меня на плечах шевельнулась.

– Спускайся, Эрик, – сказал брат. – Спускайся.

Собравшись с духом, я посмотрел вниз, на двор у себя под ногами. Брат тянул вверх руки, как будто хотел схватить меня за лодыжки и стащить вниз. Правда, я был слишком высоко, он не достал бы.

Краем глаза я заметил какое-то движение и поднял взгляд. Накидку я всегда закалывал английской булавкой, но теперь булавка прорвала один ее конец и цеплялась лишь за другой. Я вспомнил, как слышал звук рвущейся ткани. Накидку на мне ничто не держало.

Налетел новый порыв ветра. Вяз застонал. Ветер растрепал мне волосы и смахнул со спины накидку. Она слетела, словно кто-то дернул за невидимую веревочку. И я лишился своей страховки. А в следующий миг опрокинулся, и земля так быстро полетела мне навстречу, что я не успел даже крикнуть.

Приземлился я на упавшую ветку. Длинный сучок проколол мне грудь прямо под ключицей; потом на этом месте остался шрам в виде полумесяца – моя особая примета. Еще я сломал малоберцовую кость, раздробил левую коленную чашечку и получил две трещины в черепе. Кровь у меня лила из носа, изо рта, из глаз.

Приезда «скорой» я не помню, хотя мне говорили, что сознания я не терял. Помню, как надо мной склонилось испуганное побелевшее лицо брата. В руках он вертел мою накидку. Сам того не замечая, он скрутил ее в жгут.