Черный телефон

Что и случилось с Леной Царевой, которую коллеги из «Грина» просто из прихоти созвучий называли Ленца. Ленцы в Лене как раз не было. Она была скорее трудоголиком со звонкой амбицией, которая и нравилась, и настораживала Бэллу. Чувствуя эту двойственность, Лена старалась быть, по старому армейскому принципу, подальше от начальства, поближе к кухне. Кстати, покушать Леночка любила. Она была из тех астеничных везунчиков, которые едят от пуза и не толстеют. В детстве она была справной дивчиной — жадно занималась спортом, причем всем подряд — регби, волейболом, конькобежными делами… Была азартной, безудержной, а потом, лет после четырнадцати, подростковые гормоны смягчили соперничество и увели его в подтекст. Жилистая худоба смягчилась, в облике появилась упругая томность, под которой осталась дремать годами наработанная спортивная сила и сноровка. А потом опять, когда ушел Родик, любимое чудовище, — вот тогда смущенная угловатость Лениной фигуры снова обострилась. Первая это заметила Нора из музыкального отдела. Там, в закутке за густыми рядами музлитературы и нот, Лена впервые испытала, как может блаженно расслабить — пускай ненадолго, но ощутимо — рюмочка божественного рижского бальзама… Конечно, здесь сыграло роль не только питие, но и сознание дружеской поддержки. Ведь так вовремя Нора увидела, что Ленца сидит, уткнувшись в экран, вся в безмолвных слезах, и властно вызвала ее к себе. Ах, Лена давно улавливала доносившиеся из того уютного уголка душистые можжевеловые ароматы. Улавливала — и посмеивалась свысока. Мол, можно и интеллигентно спиваться — браво, дамочки… Когда же сама попала в страшный переплет и носила в себе расколотое, как спелейший гранат, изуродованное сердце, — вот тогда с нее слетела спесь. И она поняла, как врачуют душу 50 граммов среди монографий о Григе и Дебюсси. Истинно так: среди книг по искусству, среди старинных нот невозможно напиться — пошло, грубо, по-свински. Возможно лишь чуточку возвыситься к прекрасному.

Впрочем, здесь снова не обошлось без спасительных особенностей Лениного организма не принимать спиртное более двух дринков. И она была очень благодарна Норе за то, что та не выведывает ее секретов. Просто перекидывается парой слов на отвлеченные темы, отвлекает, как голодного младенца, новостями-погремушками. А Нора, похоже, была благодарна за то, что Лена ее не закладывает. Впрочем, чего там закладывать, тихий выпивон в книгохранилище был всем давно известен. Но Нору не трогают — себе дороже. Некоторые, как Ляля, ей сочувствуют, ведь она потеряла мужа. А некоторые, как Кира, считают, что она сама его загубила. Ленца с Кирой не спорила, она не любила говорить на повышенных тонах, ее это утомляло. Но она точно знала, что Нора вовсе не монстр, а больной человек. Что неудивительно, ибо здоровых женщин Лена не знала. У всех проблемы с головой. И у Норы с ее лютыми перепадами, и у Ляли с ее рабской покорностью жлобскому тирану, и у родной матушки… Ленца решила трезво признать: львиная доля женщин ей чужда и непонятна. Поэтому у нее не осталось подруг. Те, с кем она по привычке перебалтывала по вечерам, — дань старой дружбе, давно замершей, как патологическая беременность. Ее лучшие подружки — мужчины, с которыми можно при желании и необходимости перейти черту дружбы. Может быть, даже долгая история получится.

Замуж Лена не стремилась, пример родителей ее хлестал наотмашь всполохами болезненных воспоминаний. Она рассудила, что замужество может отложить в долгий ящик. Лет в тридцать пять она найдет убеленного сединами тихого ученого, которому нужна скорее сиделка, чем жена… Да, именно так. Зато он никогда не посмеет повысить голос. Лена, конечно, догадывалась, что ее сценарий будущей семейной жизни неуместно альтернативен традиционному и велика вероятность, что несостоятелен. Пускай! Она слишком много бросила на алтарь их «идеального» романа с Родионом. Она понимала, что в этих отношениях она шла по стопам маменьки. Даже хуже — она была ее дурной копией, потому что у той были великие цели в браке: воспитать детей и спасти мужа от смерти. Отец был весь больной насквозь, матушка его униженно спасала, и что в результате? Со всеми его язвами и инфарктами он еще всех нас переживет. А вот мать еле ходит. Доспасалась!

Но Родик в спасениях не нуждался, и о детях речи не было, так что благородной миссией было не прикрыться. Рацио не могло простить Лене потраченных впустую лет и расшатанного эго. Но было ли рацио главным в ее натуре…