Черный тюльпан

Весь этот шум возбудил внимание Бокстеля, который в это время закусывал у своего очага.

Он справился, в чем дело, и, выяснив, тотчас же забрался в свой наблюдательный пункт: несмотря на холод, он примостился там со своей подзорной трубой.

С осени 1671 года эта подзорная труба не приносила ему больше пользы. Зябкие, как истые дети востока, тюльпаны не выращиваются зимой под открытым небом. Им нужны комнаты, мягкие постели в ящиках и нежное тепло печей. Поэтому всю зиму Корнелиус проводил в своей лаборатории среди книг и картин. Он очень редко входил в комнату, где хранились луковицы, разве только для того чтобы согреть ее случайными лучами изредка появлявшегося в небе солнца, заставляя их проникать туда через застекленный люк в потолке.

В тот вечер, о котором мы говорим, после осмотра всего дома в сопровождении слуг Корнелий тихо сказал ван Барле:

— Сын мой, удалите слуг и постарайтесь, чтобы мы на некоторое время остались одни.

Корнелиус поклонился в знак согласия.

Затем он громко произнес:

— Не хотите ли, сударь, теперь осмотреть сушильню для тюльпанов?

Сушильня! Этот pandæmonium[4] тюльпановодства, это дарохранилище, этот sanctum sanctorum[5] был недоступен для непосвященных, как некогда Дельфы.

Никогда слуга не переступал его порога своей дерзкой ногой, как сказал бы великий Расин, преуспевавший в ту эпоху. Корнелиус позволял проникнуть туда только безобидной метле старой служанки-фризки, своей кормилицы (с тех пор как Корнелиус посвятил себя выращиванию тюльпанов, она не решалась больше класть в рагу луковиц из боязни, как бы не очистить и не заправить божество своего питомца).

Итак, только при одном слове «сушильня» слуги, что несли светильники, почтительно удалились. Корнелиус взял из рук ближайшего из них свечи и повел своего крестного отца в сушильню.

Добавим к уже сказанному нами, что это была та самая застекленная комната, на которую Бокстель беспрерывно наводил свою подзорную трубу.

Завистник был, конечно, на своем посту.

Сначала он увидел, как осветились стены и стекла.

Затем появились две тени.

Одна из них, большая, величественная, села за стол, на который Корнелиус поставил светильник.

И Бокстель узнал бледное лицо Корнелия де Витта, длинные, на пробор расчесанные волосы, спадавшие ему на плечи.

Главный инспектор плотин, сказав Корнелиусу несколько слов — по движению губ содержания их завистник не мог угадать, — вынул из внутреннего кармана и передал ему тщательно запечатанный белый пакет. По тому, с каким видом Корнелиус взял этот пакет и спрятал в один из своих шкафов, Бокстель заподозрил, что это были очень важные бумаги.

Правда, сначала он подумал, что драгоценный пакет содержит какие-нибудь луковицы, только что прибывшие из Бенгалии или с Цейлона; но он тут же сообразил, что Корнелий не разводил тюльпаны и занимался только людьми — тоже растениями, но на вид менее приятными, да и цветения от них гораздо труднее добиться.

И он пришел к мысли, что пакет содержит просто-напросто бумаги и что бумаги эти политического характера.

Но зачем его соседу бумаги, касавшиеся политики? Ведь ученый Корнелиус не только чуждался этой науки, но даже хвастался этим, считая ее более темной, чем химия и даже алхимия.

Без сомнения, Корнелий, поскольку ему уже угрожала утрата популярности у своих соотечественников, предусмотрительно передал своему крестнику ван Барле пакет на хранение. И это было тем более дальновидно со стороны Корнелия, что, конечно, не у Корнелиуса, чуждого всяких политических интриг, станут искать эти бумаги.

К тому же, если бы пакет содержал луковички, Корнелиус (а Бокстель хорошо знал своего соседа) не выдержал бы и тотчас стал бы рассматривать их как знаток, чтобы по достоинству оценить сделанный ему подарок.

Он же, наоборот, почтительно взял пакет из рук инспектора плотин и так же почтительно положил его в ящик, засунув в самую глубь: с одной стороны, вероятно, для того чтобы его не было видно, а с другой — чтобы он не занимал слишком много места, предназначенного для луковиц.

Когда пакет был положен в ящик, Корнелий де Витт поднялся, пожал руку крестнику и направился к двери.

Корнелиус поспешно схватил светильник и бросился вперед, чтобы получше осветить ему путь.

Огонь постепенно удалялся из застекленной комнаты, потом он замерцал на лестнице, затем — в вестибюле и наконец — на улице (на ней еще было много людей, желавших взглянуть, как инспектор плотин снова сядет в карету).

Завистник не ошибся в своих подозрениях: пакет, переданный Корнелием и заботливо спрятанный крестником, содержал в себе переписку Яна с г-ном де Лувуа.

Однако, как об этом рассказывал брату Корнелий, пакет был вручен таким образом, что не вызвал у крестника ни малейших подозрений о политической важности содержащихся в нем бумаг.

При этом он дал единственное указание — не отдавать пакет никому, кроме него самого или по его личной записке, не отдавать никому, кто бы этого ни потребовал.

И Корнелиус, как мы видели, запер пакет в шкаф с редкими луковицами.