Черный тюльпан

— Он выждал некоторое время для того, чтобы убедиться, не вернусь ли я, потом, крадучись, вышел из своей засады, пошел к грядке, сделав большой крюк, и наконец подошел к тому месту, где земля была только что взрыта, — то есть к своей цели. Там он остановился с безразличным видом, огляделся по сторонам, посмотрел во все уголки сада, на все окна соседних домов, бросил взгляд на землю, небо и, думая, что он совершенно один, что вокруг него никого нет, что его никто не видит, бросился на грядку, погрузил свои руки в мягкую почву, взял оттуда немного земли, осторожно разминая ее руками, чтобы найти там луковичку. Он три раза повторял это, и каждый раз все с большим рвением, пока не понял, что стал жертвой какого-то обмана. Затем он поборол снедавшее его возбуждение, взял лопату, заровнял землю, чтобы оставить ее в таком же виде, в каком он ее нашел, и, сконфуженный, посрамленный, направился к выходу, стараясь принять невинный вид прогуливающегося человека.

— О, мерзавец! — бормотал Корнелиус, вытирая капли пота, струившегося по его лбу. — О, мерзавец! Я догадывался! Но что вы, Роза, сделали с луковичкой? Увы, теперь уже немного поздно сажать ее.

— Луковичка уже шесть дней в земле.

— Где? Как? — воскликнул Корнелиус. — О Боже, какая неосторожность! Где она посажена? В какой земле? Хорошо ли вы ее посадили? Нет ли риска, что у нас ее украдет этот ужасный Якоб?

— Она вне опасности, разве только Якоб взломает дверь в мою комнату.

— А, она у вас, она в вашей комнате, Роза, — сказал, немного успокоившись, Корнелиус. — Но в какой земле? В каком сосуде? Я надеюсь, что вы ее не держите в воде, как кумушки Харлема и Дордрехта, которые упорно думают, что вода может заменить землю, как будто вода, содержащая в себе тридцать три части кислорода и шестьдесят шесть частей водорода, может заменить… но что я вам тут плету, Роза?

— Да, это слишком большая для меня ученость, — ответила, улыбаясь, молодая девушка. — Поэтому я ограничусь только тем, что скажу вам, чтобы вас успокоить: ваша луковичка находится не в воде.

— Ах, мне становится легче дышать.

— Она в хорошем глиняном горшке, как раз такого же размера, как тот кувшин, в каком вы посадили свою. Она в земле, смешанной из трех частей обыкновенной земли, взятой в лучшем месте сада, и одной части земли, взятой на улице. — О, я так часто слышала от вас и от этого гнусного, как вы его называете, Якоба, в какую землю нужно сажать тюльпаны, что я теперь знаю это так же хорошо, как первоклассный цветовод из Харлема.

— Ну, теперь остается только вопрос о положении горшка. Как он поставлен, Роза?

— Сейчас он находится весь день на солнце. Но, когда росток выступит из земли, когда солнце станет горячее, я сделаю так же, как сделали вы здесь, дорогой господин Корнелиус. Я буду его держать на своем окне, выходящем на восток, с восьми часов утра до одиннадцати и на окне, выходящем на запад, с трех часов дня до пяти.

— Так-так, — воскликнул Корнелиус, — вы прекрасная садовница, моя прелестная Роза! Но я боюсь, что уход за моим тюльпаном отнимет у вас все ваше время.

— Да, это правда, — сказала Роза, — но это не важно, ваш тюльпан — мое дитя. Я уделяю ему время так же, как уделяла бы своему ребенку, если бы была матерью. Только став его матерью, — добавила с улыбкой Роза, — я перестану быть его соперницей.

— Милая, дорогая Роза, — прошептал Корнелиус, устремляя на молодую девушку взгляд, который был больше взглядом влюбленного, чем садовода, и который немного успокоил Розу.

После короткого молчания — оно длилось, пока Корнелиус старался поймать через отверстие решетки ускользающую от него руку Розы, — он продолжал:

— Значит, уже шесть дней, как луковичка в земле?

— Да, господин Корнелиус, — сказала девушка, — уже шесть дней.

— И она еще не проросла?

— Нет, но я думаю, что завтра росток пробьется.

— Завтра вечером вы мне расскажете о нем и о себе, Роза, не правда ли? Я очень беспокоюсь о ребенке, как вы его называете, но еще больше — о его матери.

— Завтра, завтра, — заметила Роза, искоса поглядывая на Корнелиуса, — я не знаю, смогу ли я завтра.

— Боже мой, почему же вы не сможете?

— Господин Корнелиус, у меня тысяча дел.

— В то время как у меня только одно, — прошептал Корнелиус.

— Да, любить свой тюльпан.

— Любить вас, Роза.

Роза покачала головой.

Снова наступило молчание.

— Впрочем, — продолжал, прерывая молчание, ван Барле, — в природе все меняется: на смену весенним цветам приходят другие цветы, и мы видим, как пчелы, что нежно ласкали фиалку и левкой, с такой же любовью садятся на жимолость, розы, жасмин, хризантемы и герань.

— Что это значит? — спросила Роза.