Черный тюльпан

— Мы все же с Божьей помощью попытаемся, Корнелий, — ответил Ян, — но сначала я должен тебе кое-что сказать.

— Говори.

С площади снова донеслись крики.

— Как разъярены эти люди! — заметил Корнелий. — Против тебя? Или против меня?

— Я думаю, что против нас обоих, Корнелий. Я хотел сказать тебе, брат, что оранжисты, распуская про нас гнусную клевету, ставят нам в вину переговоры с Францией.

— Глупцы!..

— Да, но они все же упрекают нас в этом.

— Но ведь если бы наши переговоры успешно закончились, они избавили бы их от поражений при Рисе, Орсэ, Везеле и Рейнберге. Они избавили бы их от перехода французов через Рейн, и Голландия все еще могла бы считать себя среди своих каналов и болот непобедимой.

— Все это верно, брат, но еще вернее то, что если бы сейчас нашли нашу переписку с господином де Лувуа, то, сколь бы опытным лоцманом я ни был, мне не удалось бы спасти тот утлый челнок, который должен увезти за пределы Голландии де Виттов, вынужденных теперь искать счастья на чужбине. Эта переписка доказала бы честным людям, как сильно я люблю свою страну и какие жертвы готов был лично принести во имя ее свободы, во имя ее славы, и погубила бы нас в глазах оранжистов, наших победителей. Я надеюсь, дорогой Корнелий, что ты ее сжег перед отъездом из Дордрехта, когда направлялся ко мне в Гаагу.

— Брат, — ответил Корнель, — твоя переписка с господином де Лувуа доказывает, что в последнее время ты был самым великим, самым великодушным и самым мудрым гражданином семи Соединенных провинций. Я дорожу славой своей родины, особенно дорожу твоей славой, брат, и, конечно, я не сжег этой переписки.

— Тогда мы погибли для этой земной жизни, — спокойно сказал бывший великий пенсионарий, подходя к окну.

— Нет, Ян, наоборот, мы спасем нашу жизнь и одновременно вернем себе былую популярность.

— Что же ты сделал с этими письмами?

— Я доверил их в Дордрехте моему крестнику, известному тебе Корнелиусу ван Барле.

— О бедняга! Этот милый, наивный мальчик, этот редкий ученый, он знает столько вещей, а думает только о своих цветах, посылающих свой привет Богу, да о Боге, позволяющем вырасти этим цветам! И ты дал ему на хранение этот смертоносный пакет! Да, брат, этот славный бедняга Корнелиус погиб.

— Погиб?

— Да. Ван Барле проявит либо душевную силу, либо слабость. Если окажется сильным, — а как бы он ни был далек от того, что с нами произошло, как бы ни хоронил себя в Дордрехте, каким бы ни был рассеянным, но рано или поздно он узнает, что с нами случилось, — он будет гордиться связью с нами; если окажется слабым — он испугается своей близости к нам. Сильный — он громко заговорит о нашей тайне; слабый — он ее так или иначе выдаст. В том и другом случае, Корнелий, он погиб, но и мы тоже. Итак, брат, бежим скорее, если еще не поздно.

Корнелий приподнялся на своем ложе и взял за руку брата, который вздрогнул от прикосновения повязки.

— Разве я не знаю своего крестника? — сказал Корнелий. — Разве я не научился читать каждую мысль в его голове, каждое чувство в его душе? Ты спрашиваешь меня: силен ли он? Ты спрашиваешь меня: слаб ли он? Ни то ни другое. Но не все ли равно, каков он сам. Ведь в данном случае важно лишь, чтоб он не выдал тайны, но он и не может ее выдать, так как он ее даже не знает.

Ян с удивлением повернулся к брату.

— Главный инспектор плотин ведь тоже политик, воспитанный в школе Яна, — продолжал с кроткой улыбкой Корнелий. — Повторяю тебе, брат, что ван Барле не знает ни содержания, ни значения доверенного ему пакета.

— Тогда поспешим, — воскликнул Ян, — пока еще не поздно, дадим ему распоряжение сжечь пакет!

— С кем же мы пошлем это распоряжение?

— С моим слугой Краке, который должен был сопровождать нас верхом на лошади. Он вместе со мной пришел в тюрьму, чтобы помочь тебе сойти с лестницы.

— Подумай хорошенько, прежде чем сжечь эти славные документы.

— Я думаю, что раньше всего, мой храбрый Корнелий, братьям де Виттам необходимо спасти свою жизнь, чтобы спасти затем свою репутацию. Если мы умрем, кто защитит нас, Корнелий? Кто сможет хотя бы понять нас?

— Так ты думаешь, что они убьют нас, если найдут эти бумаги?

Не отвечая брату, Ян протянул руку по направлению к площади Бейтенгофа, откуда до них донеслись яростные крики.

— Да, да, — сказал Корнелий, — я хорошо слышу эти крики, но что они значат?

Ян распахнул окно.

— Смерть предателям! — донеслись до них вопли толпы.

— Теперь ты слышишь, Корнелий?

— И это мы — предатели? — удивился заключенный, подняв глаза к небу и пожимая плечами.

— Да, это мы, — повторил Ян де Витт.

— Где Краке?

— Вероятно, за дверью камеры.

— Так позови его.

Ян открыл дверь: верный слуга действительно ожидал за порогом.

— Войдите, Краке, и запомните хорошенько, что вам скажет мой брат.

— О нет, Ян, словесного распоряжения недостаточно; к несчастью, мне необходимо написать его.

— Почему же?

— Потому что ван Барле никому не отдаст и не сожжет пакета без моего точного приказа.

— Но сможешь ли ты, дорогой друг, писать? — спросил Ян. — Ведь твои бедные руки, опаленные и изувеченные…

— О, были бы только перо и чернила!