Черный треугольник. Дилогия

Предполагая, что Галицкий действительно мог хранить ценности в доме у матери, Ягудаев с помощью работников Тобольской милиции произвел обыск, но ничего там не нашел, кроме каблука от сапога Николая Второго (приживалка была ярой монархистской и обменяла у солдат эту стоптанную реликвию на три фунта постного масла, две головки сахара и фунт сала).

Что же касается Уваровых, то, по собранным Ягудаевым сведениям, кузина братьев Мессмеров была из Харбина переправлена заботливым супругом в Японию, где уже обосновался дальний родственник Уваровых, успевший заблаговременно перевести в Токийский банк солидную сумму в твердой валюте, что являлось надежным залогом гостеприимства, доброжелательности, искреннего сочувствия и горячей любви.

Сам же Павел Алексеевич то ли из патриотизма, то ли из какого иного, менее благородного, чувства решил пока Россию не покидать и отправился к далеким и манящим берегам Черного моря.

И вот он объявился в Харькове. Не в роли идейного противника Советской власти, члена «Алмазного фонда», борца, монархиста, а в роли спекулянта, хранящего свое достояние в отхожем месте. В этом была некоторая символика.

Но в данном случае меня интересовало совсем иное: как «перстень Калиостро» перекочевал от Галицкого к Уварову. Может быть, бывший командир анархистского отряда «Смерть мировому капиталу!» хранил драгоценности все-таки в Тобольске в доме матери и Уварову удалось их каким-то образом выманить или просто отобрать у старухи?

А может, Уваров, вопреки показаниям приживалки, все-таки встречался с Галицким в Тобольске или где-то еще и между ними состоялась сделка?

Но как бы то ни было, бывший тобольский вице-губернатор Павел Алексеевич Уваров, член монархической организации, созданной для освобождения царской семьи, и «перстень Калиостро», который сын чиновника по особым поручениям при тобольском губернаторе Борис Галицкий намеревался продать, чтобы уничтожить ту же самую царскую семью, забросав бомбами особняк Ипатьева в Екатеринбурге, заслуживали того, чтобы, не искушая судьбы и проглянувшего сквозь тучи манящего «авось», немедленно выехать в Харьков, препоручив все московские дела Борину и Сухову.

Чем черт не шутит, может, в Харькове на какой-нибудь скромной улочке, в не менее скромном домике, где-то в нужнике, вроде того, что изображен на присланной нам фотографии, и покоится разыскиваемый нами ключик?

Но когда я давал последние указания Петру Петровичу и Сухову, который, расследуя крупное хищение, давно уже мечтал приобщиться к розыску ценностей «Алмазного фонда», по узкой, как дорога в рай, лестнице Центророзыска, опираясь на трость, тяжело поднимался светловолосый человек с коротким носом, широким ртом и длинным мандатом.

Льняные волосы и курносый нос говорили сами за себя. Хромота свидетельствовала о ранении. Что же касается мандата, то он, по замыслу его создателей, должен был вызывать у всех глубокое почтение, некоторый страх и надежно защищать своего владельца от обывательского равнодушия, бюрократизма, контрреволюционного саботажа и прочих опасностей, которые могли помешать ему выполнить свой долг во время пребывания в столице.

Документ был составлен по всем правилам. Но в двадцатом году к мандатам успели привыкнуть. Теперь уже ни на кого не производили впечатления угрожающие штыки подписей, ядра печатей и шеренги штампов. Теперь, чтобы создать всепробивающий мандат, нужно было быть творцом. Из сотен мандатов, которые прошли через мои руки, на меня произвел неизгладимое впечатление всего лишь один, написанный красными, как кровь, чернилами. Каждый прочитавший его понимал, что, не окажи он всемерного содействия обладателю этого документа, он: а) предаст мировую революцию, б) будет объявлен вне закона, в) тут же поставлен к стенке.

Этот мандат действительно вызывал трепет. Он принадлежал полномочному представителю Особой чрезвычайной комиссии по сбору у населения кальсон для трудармии…

И все же мандат светловолосого человека с тростью и он сам были приняты у нас если не со страхом, то с должным уважением и радушием.

Несмотря на то что его приход прервал совещание, я, не дочитав до конца мандата, предложил ему стул, Борин, не задумываясь, угостил папиросой. Хвощиков, успешно осваивавший послереволюционный лексикон, выразил надежду, что погода в Харькове «на ять», а Сухов поспешно отправился в комендатуру распорядиться насчет самовара.

Короче говоря, по выражению самого гостя, комиссара бандотдела Харьковской ЧК Сергея Яковлевича Приходько, приняли его в Центророзыске «по першему классу».