Черный треугольник. Роман

Я взял у Сухова карабин и прикладом разбил висящую над головой в матовом колпачке лампочку. Мелким дождем посыпались на пол стеклянные осколки. Затем я размахнулся и ударил изо всех сил кованым прикладом по двери, стараясь в наступившей кромешной тьме попасть чуть ниже ручки, в то место, где находился дверной замок. По металлическому скрежету я понял, что угодил, кажется, все-таки по бронзовой ручке.

Снова выстрелы. Где-то мимо левого уха фьюкнула пуля.

- Дай-кось, Леонид Борисович… - пробасил Артюхин.

У меня вырвали карабин. Удар! Еще! Еще…

Когда дверь наконец затрещала, хлопком прозвучал одинокий выстрел…

Под напором сгрудившихся человеческих тел сорванная с петель дверь опрокинулась куда-то внутрь, в темень, в пустоту. Ударившись о пол, ухнула. Крякнули планки, захрустели, заскрипели жалобно под ногами. Гулко загрохотали по паркету сапоги. Тяжелое дыхание, топот, чей-то крик.

Выстрелов, кажется, больше не было. А может, и были? Черт его знает!… Я обо что-то споткнулся и чуть не упал. В голове мелькнула мысль: сбежали! Но куда? Некуда им бежать - весь дом окружен красногвардейцами.

Зло и громко, подбадривая себя звуками собственного голоса, ругался Волжанин.

- Свет! - сказал я. - Включите свет.

- Да разве найдешь, где он тут включается, - совсем рядом раздался неестественно спокойный голос Сухова. - Не помните, на какой стороне, Леонид Борисович?

Вопрос прозвучал, по меньшей мере, забавно. Если бы смог, я бы улыбнулся.

Кто- то зажег спичку.

Я чувствовал, как между моими лопатками стекает струйка пота. В прихожей было пыльно, жарко и душно. Машинально, непослушными пальцами я расстегнул пальто, вытер о его полы вспотевшие ладони. Ножом резанул глаза яркий электрический свет.

- Ах, мать честная! - удивленно сказал Волжанин.

На полу, рядом с упавшей дверью, я увидел сидящего человека и невольно подался в сторону, чтобы не наступить на него. Человек сидел, поджав под себя колени и уткнув в них лицо, словно стыдясь чего-то.

Надсадно и упорно звенело что-то наверху, под высоким белоснежным потолком. Муха, что ли? Или показалось? Нет, будто не показалось…

- Муха, - сказал Артюхин. - Она, стерва. Муха зимой к покойнику. Это завсегда так… Точная примета, Леонид Борисович. Увидел где муху - жди покойника… Чувствительная тварь. Ишь как крылышками вызванивает!

В дверной проем вошли трое из боевой дружины. Огляделись, старший подошел ко мне.

- Второго нет, а их тут двое было. Обыщите комнаты!

- Будет сполнено, товарищ Косачевский. Куда убегет? Тут он. Пошли, ребята! Чего уставились? Убитых, что ли, не видели?

В прихожей остались трое: я, Волжанин и покойник…

Матрос ощерил золотые зубы:

- Мессмер-то сам себя порешил…

- А Мессмер ли это?

- Он самый. Барон…

Волжанин за волосы приподнял голову убитого так, чтобы я мог рассмотреть лицо. Фотографий барона у нас хранилась целая пачка. Да, это, вне всякого сомнения, был Мессмер. Барон выстрелил себе в рот. На щеке у губ - потек крови. Один глаз широко раскрыт, другой прищурен, подмигивает: что, взял, Косачевский? Я ведь вроде колобка… И тогда от тебя ушел, и теперь… Не от твоей хамской пули умер - от собственной. Похвалиться тебе и то нечем. Ушел я от тебя, Косачевский, вторично ушел!

Матрос опустил голову покойника, и тот, будто устав сидеть, мягко завалился на бок.

- Обыщите.

Перевернув труп на спину, Волжанин начал отстегивать клапаны карманов. Вытер о френч запачканные в крови пальцы, протянул мне письмо на плотной голубоватой бумаге с серебряным вензелем в углу.

«Милостивый государь Василий Григорьевич! - прочел я. - Весьма сожалею, что вынужден взять на себя эту прискорбную обязанность. Нет необходимости напоминать, для чего предназначалось вверенное Вам имущество «Алмазного фонда». Однако, выполняя настоятельную просьбу членов совета «Фонда», кои, в силу известных Вам обстоятельств, пожертвовали своими фамильными ценностями во имя священных идеалов русского самодержавия, позволю себе, милостивый государь, все же напомнить, что вверенное Вашему попечению имущество предназначалось для двух целей: освобождения из заточения членов царской фамилии и финансирования освободительного движения на юге России… Ваши ссылки на ограбление патриаршей ризницы признаны безосновательными. Члены совета не только не могут оправдать Вашу, как они изволили высказаться, безответственность, но и смягчить указанными обстоятельствами Вашу пагубную для нашего отечества вину…»

По моему мнению, покойник не заслужил такого письма. Но теперь мне стало понятно, почему именно у барона хранились «Батуринский грааль», «Два трона», «Золотой Марк», «Пилигрима», колье «Двенадцать месяцев», брошь «Северная звезда» и другие ценности. Были понятны участие в их судьбе некоторых церковников и противодействие Димитрия, путешествие барона по крышам и многое другое.